Темный лик двойника

Люба выглядывала из-за спины Щеголя. Что они собираются делать?

Щеголь закатал мой рукав; в обычной ситуации я бы прихлопнул его одним ударом, но сейчас все тело точно зажало тисками. Я не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой. Язык будто отсох. Я еле выдавил из себя:

— Что это?

— Не бойся, — подмигнул Щеголь, — возьмем твою кровь на анализ.

— Ммм! Ммм! — раздалось мычание с моей стороны, что, видимо, позабавило Щеголя.

— В следующий раз не будешь таким любопытным, горе-сыщик.

— Скорей! — взвизгнула Люба.

Острая игла вошла в вену. Возникло ощущение, что я падаю с большой высоты… Потом я услышал какие-то другие голоса. Меня трясли, пытались разбудить.

Что было дальше? Неведомые руки подняли меня, кажется, куда-то понесли… И все поглотила темнота.

Но вот вспыхнула разноцветная световая гамма, она осветила небольшое, убого обставленное помещение; я увидел кровать и лежащего на ней бледного человека, рядом — женщину, которой он что-то диктовал. Потом замолчал, закрыл глаза, устало прошептав:

— Теперь все!

— О чем ты?!..

— Успокойся, родная. О романе. Только о нем…

Я сразу узнал его — Нашего Героя, он очень изменился, постарел. И виновата здесь не только его болезнь, но и время. Сколько же лет прошло?

— Ты считаешь, что роман закончен? — озабоченно спросила женщина.

— Я не закончу его никогда. Не надо иллюзий. Думаю… нет, уверен, его просто невозможно закончить.

Внезапно потухшие глаза болящего засветились огнем:

— Что я породил? Принесет ли он радость?.. Нет, скорее — горе. Я постоянно мучаюсь сомнениями: не сжечь ли его?

— Прекрати!

— И Гоголь сжег «Мертвые души», когда понял, что не может воплотить в жизнь задуманное.

— Я не хочу слушать! Не хочу!

— Нет, ты пойми. Мне сегодня трудно говорить, но я расскажу. Давным-давно я заключил страшную сделку с самим… Я не просил ни денег, ни славы, да он мне их и не обещал. Я жаждал создать великое творение, и я его создал. И только сейчас я понимаю, как тот, с разноцветными глазами, посмеялся надо мной. Теперь посмеюсь я. Роман будет уничтожен.

— Нельзя, нельзя! Он гениален!

— Он ужасен, ибо зло здесь стало вершителем судеб.

— Это свойственно человеческой природе.

— Но так не должно быть! И еще. Я приравнял зло к Добру, поставил между ними знак равенства. Я слышал шепот, который подталкивал к этой мысли, а я, опьяненный дурью собственной гениальности, позабыл о главном предназначении гения: служить Истине.

Он приподнялся, в сухих глазах вспыхнули молнии, дрожащая рука потянулась к женщине:

— Ты сожжешь его!

Та в ужасе отпрянула:

— Почему — я?

— У меня не поднимется рука. Ведь это мой ребенок, мой любимый сын; я не только подарил ему жизнь, но и душу в него вдохнул. Я надеялся, что появится титан, а возник монстр. Знаешь, чего боюсь более всего? Что мой роман станут зачитывать до дыр, выучивать абзацы и главы, выучивать все от первой до последней страницы. Иногда я вижу картины странные и жуткие: черные люди совершают черную мессу, держа в руках мое творение, нагие женщины, позабыв о морали, прилюдно, с радостным визгом танцуют. Вижу довольные лица тех, кто прорывается в новые пророки, подменяя Истину пасквилем на нее. Моим пасквилем… Так что сожги его, сожги!

— Я не могу! — рыдала возлюбленная Нашего Героя, — ведь роман и о нас с тобой.

Он взъерошил волосы, тяжело рассмеялся:

— Ты права: о нас с тобой тоже! Тот, с разноцветными глазами и об этом предупреждал. Мастер слова, создавший богохульное произведение, влюбляется в чужую жену. Его не смущает, что любимая замужем, что он живет на ее подачки. А подачки эти от мужа-рогоносца.

— Прекрати!

— Нет уж, дослушай до конца, ты, влюбленная в моего героя — богохульника, совратителя чужой жены, еще и труса, сбежавшего от мира в сумасшедший дом. Хорош! Целый букет достоинств!

— Нельзя, нельзя, — точно заведенная, повторяла женщина, — ты пытаешься заставить меня уничтожить нечто бесценное. — Что подумают обо мне? Я стану хуже убийцы или насильника, ибо совершу преступление перед Историей.

Умирающий впал в забытье; его возлюбленная, жена, друг с плачем припала к его груди, и слышала то ли стон, то ли хрип:

— Сожги…

Он замолк; женщина вытерла холодный пот… Решила, что он умер. Нет… Пока еще нет! В ушах по-прежнему звучало: «Сожги!». Она взяла рукопись и…

— Я не в силах! — она целовала ее, заливала слезами. Но потом вдруг твердо сказала. — Он просит, значит… Он должен увидеть перед смертью пепел своего дитя. Он так хочет, это его право.

Продолжая сотрясать комнату рыданиями, женщина зажгла спичку, решив, что будет сжигать каждый листок, чтобы не осталось и следа…

Вдруг кто-то схватил ее за руку, она услышала:

— Остановитесь!

Перепуганная, она обернулась… ее возлюбленный, муж, друг стоял рядом, не позволяя совершить акт сожжения. Не понимая, что происходит, женщина посмотрела на кровать… «Он встал? Ему лучше?!». Нет, мастер слова по-прежнему находился на кровати в преддверии смерти.

— Я всего лишь Двойник, — ответил остановивший ее мужчина. — Дайте мне рукопись.

— Нет, — женщина чувствовала, что сейчас упадет в обморок. И, тем не менее, прижимала бумаги к груди.