– Как? – спросил он.
– Как и ребенок. Без веревки. – Слепой хихикнул. – Тогда страх найдет тебя снова.
Брюс всю ночь обдумывал слова доктора, взвешивая риски, прежде чем, наконец, принял решение. Ранним утром следующего дня он приготовился к тому, что должно было стать его последним восхождением. Он сунул несколько клочков хлеба в грубую шерстяную куртку, которую затем сложил в импровизированную наплечную сумку.
Европеец смотрел, как он пакуется.
– Принадлежности для вашего путешествия? – насмешливо спросил он. Заключенные из соседних камер смеялись, когда Брюс снова подошел к скале, словно на этот раз он действительно ожидал достичь вершины. Его смотритель последовал за ним, заинтригованный новым поведением Брюса. У подножия восхождения татуированный мужчина предложил Брюсу страховочную веревку.
Брюс покачал головой и отмахнулся.
Это уже слишком. Слухи быстро распространились, что сумасшедший американец отказался от веревки. Толпа собралась, чтобы посмотреть на в буквальном смысле смертельное восхождение. Осторожно, методично, меньше полагаясь на грубую ярость, чем прежде, он поднялся на коварный камень. Он проверял каждую выпуклость и трещину, не желая потратить свою жизнь зря из-за небрежности или нетерпения.
Снова началось знакомое пение.
Он хотел больше никогда его не слышать.
В последний раз он приблизился к роковому прыжку. Поднявшись на уступ, он напугал летучих мышей, угнездившихся под ним. Они сорвались с утеса потоком кожистых крыльев, которые на мгновение перенесли его обратно в заброшенный колодец, на много лет назад. Летучие мыши визжали ему в уши, наносили удары по лицу и телу, угрожая вытеснить его. Его сердце бешено колотилось.
Давно похороненный страх вырвался из прошлого.
Летучие мыши закружили к отверстию, как предзнаменование. Брюс перевел дыхание, подошел к краю пропасти и посмотрел вниз, напоминая себе, как далеко должно было упасть в этот раз. Заключенные с широко раскрытыми глазами смотрели на него, ожидая, пока он погрузится в смерть. Пение становилось все громче и настойчивее. У него пересохло во рту.
Опасаясь за свою жизнь, но еще больше опасаясь за Готэм, Брюс в последний раз задумался об ужасном падении, а затем прыгнул на солнце.
Тишина упала на яму, когда все население тюрьмы смотрело в напряжении вверх. Казалось, время пропустило удар. Кровь хлынула в уши Брюса, как летучие мыши. Он протянул обе руки...
И схватился за уступ выше.
Дикие возгласы вырвались из ямы, когда он поднялся на следующий выступ. Древний камень был грубым и выветрившимся, но крепко держался под его весом. Он услышал, как сотнями футов ниже смеется от недоверия европеец. Посмотрев вниз, Брюс увидел, как тот по случаю обнимает татуированного мужчину.
Слепой доктор кивнул.
Утреннее солнце ярко сияло над Брюсом, когда он преодолел несколько последних шагов к свободе. Он осторожно посмотрел через край ямы и был встречен огромным, пустынным пейзажем. У входа в яму не было никаких охранников – это было бы, считай, пустой тратой рабочей силы. Если повезет, Бэйн даже не услышит, что он сбежал.
Над ямой возвышалась огромная забытая каменная крепость с внушительными стенами и башнями, подвергшимися разрушительному воздействию времени. На некотором удалении манили к себе скалистые холмы. Засушливая пустыня тянулась на многие мили во всех направлениях.
Ему предстояла долгая прогулка.
Но сначала он нашел толстую веревку, прикрепленную к основанию древней каменной стены. Она использовалась для спуска новых заключенных – и время от времени припасов – в яму, а затем снова вытаскивалась на верх. Он размотал веревку и сбросил свободный конец вниз.
Он закинул сумку на плечо и пошел.
Глава тридцать четвертая
Подвал биржи стал темницей. Биржевые маклеры, адвокаты, руководители, промышленники и другие современные аристократы собрались в многолюдной тюрьме, которая мало напоминала ту роскошь, которой они когда- то наслаждались.
Люциус Фокс, бывший генеральный директор «Уэйн Энтерпрайзес», заботился о своих товарищах по плену, пытаясь их успокоить в этих адских обстоятельствах, но многие из заключенных были безутешны. Они плакали, ругались или уходили в себя, обнимая себя и бессмысленно покачиваясь в углах. Темница пахла страхом и отчаянием.