Тэмуджин. Книга 4

Тэмуджин, узнав об этом, на завтрашний день съездил к кереитскому нойону, хозяину тех табунов – дальнему родственнику Тогорила. Они поговорили и уладили все по-мирному, придя к согласию, что сейчас им не до вражды, так как всем нужно заняться спасением скота. Вместе распив малый туес арзы, они договорились совместно отправить свои табуны на отгонные пастбища – подальше на юг, в гобийские степи, и там подержать их до весны, пока не сойдет снег. На другой день около пяти тысяч тэмуджиновских лошадей двинулись вместе с кереитскими табунами на юг. Послана была с ними и сильная охрана – вместе с кереитскими войсками отправились тысячи Асалху и Дохолху, усиленные полутысячей Сагана.

Лошадей кое-как удалось сохранить, но не хватило пастбищ для коров и овец. Подумав, Тэмуджин приказал резать их в тех местах, где нечем было им кормиться, чтобы сохранить мясо и шкуры. Под нож было пущено до тысячи восьмисот коров и четырех с половиной тысяч овец. Мясо он приказал поделить между бедными айлами и рабами, из коровьих шкур велел изготовить тетивы (в зимнее время лучшие тетивы – из шкуры голодной коровы), из лучших костей – наконечники для стрел, а овечьи шкуры пошли на дохи пастухам да табунщикам, для зимних караулов. Ему сообщали, что люди остались этим довольны.

В самом конце месяца, при первых признаках настоящего потепления, дождавшись, когда южные склоны сопок наконец оголились и скот с жадностью набросился на них, утоляя многодневный голод, Тэмуджин возвратился в курень.

Поздней безлунной ночью в сопровождении Боорчи с полусотней охраны он въехал в свой айл и слез с пошатывающегося от усталости коня. Он привязал поводья к коновязи, собираясь идти в большую юрту, как вдруг услышал оттуда пронзительный младенческий плач. Оторопев от неожиданности, с трудом осознавая, чей это голос (что Бортэ в его отсутствие родила ребенка), Тэмуджин чувствовал, что не может сделать в сторону своего дома ни шагу. Он вдруг ощутил во всем своем теле непосильную усталость, будто только сейчас на него навалилась вся тяжесть непрерывных трудов последнего времени, и – нежелание идти в юрту, туда, где теперь был меркитский ребенок.

Он хотел присесть на корточки и передохнуть, опершись спиной к столбу коновязи, но вовремя опомнился, оглянувшись на воинов охраны, не смевших без приказа сойти с лошадей.

– Вы идите к себе. Отдыхайте, – усталым, приглушенным голосом сказал он.

Те сошли с лошадей и гурьбой поспешили из айла, в сторону своих юрт. Рядом остался Боорчи, но Тэмуджин сказал и ему:

– Ты тоже иди, а я немного побуду тут. Потом пойду.

Тот понимающе кивнул, наскоро привязал обоих коней и пошел в юрту братьев.

Плач ребенка в юрте стих, и тогда послышался говор Бортэ, она что-то приговаривала тоненьким голосом, утешая его. В голосе ее Тэмуджину отчетливо слышалась материнская ласка, жалость к ребенку, и от этого вдруг разгорелись в нем неосознанная злоба, ревность.

С самой осени, с первых дней после ее плена, когда он переболел душой и свыкся с беременностью жены, за все эти месяцы он не ощущал каких-то острых чувств, думая об этом. «Раз это случилось, значит, так тому и быть», – думал он, раз и навсегда решив смириться с неизбежным. Да и непрерывные заботы по улусу и войску, которыми он все это время был занят, не давали ему раздумывать над этим.

Спокоен был он и недавно, когда увещевал Тэмугэ и говорил братьям, что примет ребенка, и велел им отнестись к нему, как к своему. Однако сейчас, своими ушами услышав голос меркитского отпрыска, то, как громко кричит он в его юрте, Тэмуджин вдруг охватился чувством вражды, острой неприязни. Ему захотелось пойти и вырвать ребенка из рук жены, бросить его собакам, чтобы не осталось в их айле следов ее меркитского плена. Но ему тут же представилось лицо самой Бортэ при этом, ее страдание, слезы. Он знал, что жена не воспротивится ему, не скажет ни слова против, если он это сделает, не заплачет в голос, да и потом ничем не напомнит о случившемся. Но, лишившись ребенка, она будет страдать тайно, останется у нее боль на сердце, с которой будет жить дальше, а это было бы Тэмуджину невыносимо.

Вздохнув глубоко и зачем-то поглядев на звезды, будто примечая время, он пошел к юрте.

Войдя, Тэмуджин заметил, как при свете очажного огня Бортэ испуганно взглянула на него, вздрогнув, и как будто теснее прижала ребенка к себе – тот сосал ее грудь.

Встав у двери, он смотрел на них – на свою жену и сосущего ее грудь ребенка. Младенец, обернутый в пышное, голубоватое беличье одеяло, лежал, закрыв глаза, засыпая, и посасывал, прижимаясь крохотным лицом к соску матери.

Он вновь почувствовал, как остро и горячо вспыхнула в нем злоба, вспомнил, как прошлым летом на их поляне в горной долине Бурги Эрги три меркитских нойона надругались над его Бортэ в этой же самой юрте, а теперь их отпрыск нежился здесь. Лютая ненависть заклокотала в нем, а правая рука без его воли потянулась к рукояти мадаги на поясе.