Тень Галена

За короткий срок, уже в третий раз я стоял возле погребального костра. Слезы, казалось, кончились и, после окончания всех церемоний мне необходимо было побыть одному. С тяжелой душой я гулял по кладбищу, читая высеченные на могильных плитах эпитафии[121]. Один из камней уже порос грязным, бурым мхом, но зубило могильщика, по заказу родственников, глубоко прорубило буквы.

Я прочёл:

«Судьба сулит многое многим, но очень редко держит слово. Публий XXVII лет».

В тяжелой задумчивости я двинулся дальше, горько размышляя о собственной судьбе и ее поворотах. Трава под моими ногами сухо шуршала. Высушенная солнцем, она пожелтела и пожухла. Таким же выжженым ощущал себя и я сам. Цвели деревья и кустарники, кричали птицы, словно и не было ничего необычного в этом жарком лете. Лишь толпы людей на кладбищах, да опустевшие улицы напоминали о разыгравшейся катастрофе, что тихо и безжалостно выкашивала жителей Вечного города.

«Флор, покоюсь здесь, юный возница. Рано начал состязаться и рано был низвергнут во мрак. XIX лет».

Надгробие было не таким старым, но тоже изрядно заросло. Сразу за ним я увидел еще одно, более древнее. Надпись читалась хуже, дожди уже начали размывать плиту, но буквы все еще были различимы глазу.

«Меня тоже согревало солнце. Меня тоже многое пугало, а многое радовало. Теперь нет ничего. Живи, пока можешь. Марк XXIX лет».

Очередная эпитафия вызвала в моем черствеющем от горя сердце тревогу. Латерия, моя Латерия — я волновался за жену, по ночам я почти не спал и мои потухшие глаза глубоко залегли в темных провалах глазниц.

С недели на неделю Латерии предстояло родить нашего первого ребенка. Последние месяцы, видя столько смертей и людских страданий, ломающихся судеб, я стал смотреть на мир совсем иначе. Следующая горестная эпитафия, в которую я невольно уперся на своем случайном маршруте между плит, словно задела туго натянутую струну в моей воспаленной душе. Несколько строк всколыхнули волну беспокойства, что ледяным потоком страха захлестнула мой разум. Я напрягся и сжал зубы, молясь всем богам и пытаясь отогнать эти страшные мысли.

«Волею злой судьбы и родов я ушла. Перестань лить слезы мой возлюбленный супруг, храни любовь ради нашего сына. А мой дух теперь среди звезд на небесах. Рутиция Мара. XXIII года».

Последний раз взглянув на надпись на плите, я ощутил, как неприятно заурчало в животе. В неравной схватке пытаясь побороть сковавший меня ужас, я бросился домой.

ГЛАВА VIII Аквилейская жатва

Время человеческой жизни — миг; её сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, все относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе — сновиденью и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение. Но что же может вывести на путь?

Ничто, кроме философии.

Ни с кем не случается ничего такого, чего он не в силах был бы вынести. Случается то же самое и с другими, и они, потому ли что не знают, что с ними случилось, или потому, что желают щегольнуть своим возвышенным образом мыслей, остаются твердыми и непоколебимыми.

Было бы ужасно, если бы невежество и тщеславие оказались сильнее разумения.

Марк Аврелий Антонин, II в. н. э

***