Тень Галена

Пришло письмо от Галена. Летом суда ходили особенно активно, так что письма теперь добирались быстрее. Однако, последнее время, события развивались столь стремительно, что даже эта естественная задержка в пару месяцев сейчас была особенно ощутима. Умерла Гельвия. Умер Тевтр. Умерли тысячи других людей, а мне пришло письмо, в котором Гален поздравлял меня со свадьбой, говорил о нравоучениях очередному жестокому идиоту и рассказывал, как поймал какого-то нищего врачевателя из крестьян под Пергамом, случайно затем убитого стражей карцера, 322 перестаравшейся при допросах. Это кажущееся равнодушие старого друга вызвало во мне приступ яростного гнева — в припадке я разбил кулак о крепкий стол. Нервы сдавали.

На поднятый мною шум в таблинум заглянула Латерия, и, чтобы никого лишний раз не взволновать, я разыграл безобидную сцену, будто уронил пергаментный кодекс. Осознавая, что Гален попросту ничего не знает о произошедшем я, тем не менее, не смог в тот момент смириться с этой мыслью и свиток пролежал на столе еще с неделю.

Ответ на это письмо я так и не написал. Сейчас же я могу привести его, для полноты своего повествования. Письмо оказалось необычно длинным — сказывалось то, что Гален уже добрался до Пергама и теперь писал без спешки, в самых удобных обстоятельствах родного дома. Прежние от него вести я всегда получал в моменты, заставлявшие врача откровенно спешить, как тогда, при бегстве из Пергама во время грянувшей войны с парфянами, или недавно, из Рима, по причинам куда более туманным.

«Дорогой мой Квинт!

Счастлив узнать, что ты стал мужем и уверен, что супруга твоя обладает всеми достоинствами родовитой римлянки! Будь счастлив с ней, а я, твой скромный друг, надеюсь лишь однажды познакомиться с ней! И пусть я не могу, как велит обычай, произнести их в подобающей от молодоженов близости, пара древних строк эпиталамы[122] от Сапфо пусть украсят мое к тебе письмо:

Эй, потолок поднимайте, О Гименей!

Выше, плотники, выше, О Гименей!

Входит жених, подобный Арею, Выше самых высоких мужей, Выше, насколько певец лесбосский других превышает!

Что до меня — я благополучно вернулся домой и занимаюсь обычными своими делами — пациенты, исследования и, конечно, любимая моя философия! В местах, что щедро взрастили меня, по-особенному ощущается само биение жизни, со всеми ее необыкновенными и неожиданными происшествиями. Напасть, о которой писал Аристид, милостью богов обошла Пергам — здесь никто не болеет. Надеюсь, все хорошо и в Риме!

Дорога оказалась непростой и запутанной. Выезжая из Вечного города я, признаюсь., запутывал следы, опасаясь возможной погони — прости, друг, что даже тебе я не мог открыть своих намерений. Сменив ряд городов на моем маршруте и попав в Коринф, пешком я затем отправился в Афины, где уже сел на корабль, дабы пересечь море. Между Коринфом и Афинами произошла со мной любопытнейшая история! Сможет ли лучше нее что-то продемонстрировать жуткие последствия необузданных страстей? Сомневаюсь! Но ты посуди-ка сам!