Тень Галена

Сейчас, когда спустя сорок лет я пишу эти строки, мои подслеповатые пожилые глаза все еще увлажняются, едва я вспоминаю последовавшую за этим неделю. До этого дня проклятый мор был трагедией и испытанием для города. В предшествующий месяц я видел сотни и тысячи смертей, но то были, почти без исключения, люди мне чужие, а сейчас ледяная длань смерти протянулась и к самым близким — к моим родным.

Я почти не отходил от своей сестры, веля рабам даже близко не подпускать к нам Латерию и Луция. Сам я менял ей простыни, туники, поил и кормил мою Гельвию. Она, такая солнечная и радостная, слабо улыбалась мне — девушка стойко держалась. Я восхищался ее силой и смелостью. Словно сейчас я могу вспомнить жар на своей коже — горячая ладонь Гельвии, во время самых серьёзных приступов лихорадки сжимала мою так сильно…

Несколько раз приходил взволнованный жених, но я велел ему убираться прочь. Возможно, слишком грубо, но я всерьез беспокоился о жизнях всех окружающих. Не в силах ни найти верного лечения, ни разгадать причины этих ужасных болезней, я предпринимал все, что казалось мне верным. А дистанция, казалось, была одним из главных лекарств.

Черная сыпь усеяла нежную кожу Гельвии. Я помню искреннее беспокойство в голосе, когда она спрашивала, не испортят ли шрамы ее лица, чтобы жених ненароком не передумал. Часами я обрабатывал и подсушивал каждый из десятков волдырей, а ночью, когда сестре, порой, становилось лучше, позволял себе немного поспать или выезжал к другим пациентам — в те дни я совсем не щадил себя. Я перестал чувствовать себя живым человеком — мне казалось, я лишь инструмент, призванный выполнять положенную ему самим своим предназначением роль. Такое положение меня полностью утраивало — не было времени на лишние мысли. В работе я прятался от всего того ужаса, который повсюду преследовал меня.

На восьмой день Гельвии стало хуже. Ее часто рвало и мне все реже удавалось покормить ее даже чем-нибудь жидким. Гельвия совсем ослабла и даже чтобы приподняться на постели ей теперь требовалась моя помощь. Кожа моей сестры становилась все бледнее и временами мне казалось, что она тает прямо на моих руках. Я оставался рядом и отложил все визиты к пациентам — впереди был кризис. Судьба моей Гельвии вот-вот должна была решиться. Она слабо стонала, ночью ее мучали страшные сны, но стоило только проснуться — она все также улыбалась мне и говорила что-нибудь ободряющее, светлое. Представляла и рассказывала, как сложится ее жизнь после выздоровления, ведь любой кошмар рано или поздно заканчивается. Я с удовольствием слушал, охотно соглашаясь с каждой трогательной сценой, какую она мечтательно и красочно описывала вслух.

— Я так хочу научиться кататься на лошади, Квинт… — поможешь мне? — спрашивала она, слабо дергая меня за край туники.

Я честно признавался, что и сам весьма посредственный ездок, но клятвенно обещал начать с малого, а потом найти сестре более искусного учителя — надо только обсудить с ее женихом — кто знает, может быть у него уже есть кто-нибудь подходящий на примете?

Моя сестра счастливо улыбалась, откинувшись на набитых соломой подушках. Пуховые сохли во дворе — я не всегда успевал подать Гельвии таз и порой ее рвало прямо на них. К вечеру лихорадка достигла своего пика. Мою несчастную сестру трясло, она кричала и выгибалась. Я не знал, что предпринять и поил ее проверенными настоями, но неудержимая рвота выбрасывала все лекарства обратно. Меня охватили страх и отчаяние — у Гельвии начался черный понос. Моя сестра кашляла и корчилась от боли. Я был готов рвать на себе волосы и не находил места. Воздавая все новые мольбы Эскулапу, я делал все, что только мог.

Ночью, вскоре после полуночи, Гельвии стало лучше. Кашель резко отпустил ее, уменьшилась и лихорадка. Все это произошло быстро, словно кризис миновал. Казалось, даже сыпь стала отступать и побледнела. Все прошедшие дни я тщательно ухаживал за каждым волдырем и нагноения не было — сыпь могла бы пройти совершенно бесследно. Большие, ясные глаза Гельвии смотрели на меня с любопытством и любовью.

— Квинт, ты будешь гулять с моим сыном? — спросила она меня совершенно серьезно.

Сбитый с толку неожиданностью, я кивнул, стараясь придать выражению своего лица уверенность.

— Хорошо, только ты смотри, прошу, чтобы он не убегал далеко — на улицах так опасно! Научим его сажать цветы? Мы с твоей женой посадили столько прекрасных цветов в перистиле… Видел их бутоны? Бабочки иногда прилетают к ним, хлопают своими нежными крылышками, кружат вокруг — ищут, на какой бы присесть, а они все так хороши… — моя сестра мечтательно бормотала и улыбалась. Взгляд ее рассеянно блуждал.

Утром, за час до рассвета, Гельвии не стало.

***