Тень Галена

Кто-то поговаривал, что виной тому разграбление дружественного Риму города. Все та же проклятая парфянская война, не отпускала римлян и преследовала все новыми бедствиями. Поговаривали, будто бы один из солдат, грабящих Селевкию, вскрыв гробницу древнего царя и выпустил морового духа, черным дымом вынырнувшего из-под крышки многовекового саркофага и теперь жестоко мстящего за наглость потревоживших его вечный покой войск. Война, как и любая другая, кончается — скоро стихли и события парфянской. Пять лет сражений измотали обе стороны и усталые, потрепанные легионеры двигались обратно. Некоторые солдаты, к весне как раз оказались в Риме.

Подобной легендарному и трагическому троянскому коню оказалась принесенная ими напасть. Немалая часть заболевших умерла еще в долгом пути через сотни миль, разделявших Рим и Сирию, но хватило и нескольких солдат. Принесенный мор, с первым теплом весны, заставил огромный, перенаселенный город вспыхнуть, словно пропитанный смолой факел. Скорость распространения заразы ужасала.

Первое время я почти непрестанно ездил по пациентам, отчаянно пытаясь облегчить их страдания и пробуя метод за методом. Все настойки, какие я знал из работ и рецептов Галена были бессильны перед неизвестным недугом. Полного собрания рецептов у меня, конечно, не было — все книги Гален забрал с собой. Как не хватало мне сейчас его необъятных знаний и блестящей находчивости! Я сразу написал ему и отправил свиток с одним из знакомых, направлявшимся в Остию, но ждать ответа из Пергама мне пришлось бы, пожалуй, не меньше нескольких месяцев.

Тем временем заболевшие люди начали стремительно умирать. Начинался май, становилось все жарче. Тела мертвецов, умерших ночью, отряды городской стражи по началу успевали убирать, и, как заповедано еще со времен XII таблиц, трупы быстро вывозились за пределы города. Скрип телег с телами мрачно сопровождал все больше замиравшую городскую жизнь всякий день. Но мертвецов становилось все больше — разбухшие и зловонные, они отравляли воздух города, разнося с собой заразу.

Я помнил труды Лукреция[120] «О природе вещей» — этот мудрец как-то упомянул, что подозревает в качестве причины мора мельчайшие частицы, некие невидимые глазу семена, которые, однако, вопреки мельчайшим своим размерам могут передаваться между больными и здоровыми людьми, заражая последних. Никакой уверенности в правильности подобных рассуждений у меня не было, но чутье подсказывало, что любой совет лучше предрассудков, какими быстро наполнился город.

Улицы стали пустеть — напуганные жители прятались. За деревянными ставнями скрылись уличные таверны. Многие игры и собрания отменялись — исправно собирались лишь заседания сената и суды. Многие посещали термы и, конечно, наиболее важные ритуалы жертвоприношений. Охвативший граждан страх находил отклик во взлете религиозности — богов следовало задобрить.

Кто-то винил во всем христиан. Так, кажется низы общества привыкли делать со времен Нерона. А несколько ушлых врачей, я уже знал, хорошо зарабатывали на рисовании магических символов, способных будто бы защитить жителей дома от страшной напасти. Ходили слухи, будто один мошенник по имени Александр даже заработал на этом пол миллиона сестерциев.

Настрого я запретил Латерии, Гельвии и Луцию выходить за пределы нашего дома. Гней, незадолго до этого, уехал в Анций и укрылся в этом прибрежном городе. Мы переписывались, благо между Римом и Анцием был от силы день пути и сообщение работало исправно — передать свиток не составляло труда с множеством торговцев.

Выполняя свой долг врача я, единственным из семьи, с утра и до глубокой ночи отсутствовал дома, стараясь помочь пациентам и мало заботясь о своей собственной жизни. Очень многие медики и те, кто раньше причислял себя к ним, быстро осознав, что пациенты поправляются и умирают практически без связи с проводимым лечением, а также опасаясь заболеть сами — быстро нашли тысячу поводов покинуть Рим или заняться чем-то еще, уединенно. Совсем скоро количество приглашений с мольбой о помощи стало превышать мои возможности посетить всех. Не делая различий между патрициями и плебеями, я старался помочь каждому, но это становилось невозможно.

Родные просили меня поостеречься, но пришедшая неизвестно откуда, быть может посланная мне самим Эскулапом 313 твердая уверенность, что вопреки всему я останусь невредим — не покидала меня. Самой действенной помощью оказывалась обработка нагноившихся волдырей. Покрывающая все тело сыпь обычно была черной, а у тех, кто выжил, она еще долго оставалась из-за остатков крови в гнойничковых волдырях. Пациентов также регулярно рвало и пробирало жидкими испражнениями. Нередко я входил в дома, настолько загрязнённые испражнениями и рвотой, что становилось тяжело дышать. Целые фамилии из десятков свободных и рабов болели, ослабевшие от тяжелой лихорадки и не способные даже убирать за собой.