Читаем Тень Галена полностью

Если стул становился черным — пациенты всегда умирали — этот симптом неизбежного скорого конца мне пришлось запомнить довольно скоро. Входя в дома, чтобы помочь живым, некоторых я обнаруживал мертвыми и наскоро звал на помощь, чтобы вывезти трупы подальше. Желающих участвовать, тем временем, становилось все меньше — город охватила паника.

Люди состоятельные, целыми семьями уезжали в свои загородные владения, а бедняки теснились в инсулах, отказываясь покидать их и лишь по очереди выходя на поиски пропитания, когда голод становился невыносим. Для многих многоэтажные глиняные постройки превратились в настоящие саркофаги. Вонь разлагающихся в жарком летнем воздухе тел распространялась по городу и нигде не было от нее спасения. Ветер совсем не продувал город — на зло живым установился штиль.

Страх перед слепым и безразличным палачом был так велик, а желающих помогать врачей так мало, что даже сенаторы уже прибегали к моей помощи. В один из вечеров, возвращаясь с такого визита, я вспомнил о Тевтре. Надеясь, что он, как и большинство состоятельных людей уже покинул Рим, я все же решил постучать в его дверь, когда проходил через Сандалиарий. Тевтр жил все там же, где когда-то останавливался и Гален, едва прибыв в Рим. Какие насыщенные годы и как давно это, казалось, было…

Я пробирался по залитым нечистотами улочкам — в обстоятельствах подобных тем, сложно было бы критиковать эдила, за плохо поддерживаемый порядок. Добравшись до двери Тевтра, я постучал. Никто не откликнулся и я удвоил усилия. Когда стало ясно, что дома никого нет и мне не ответят, я все же дернул дверь — она оказалась открытой. Волна отравленного воздуха хлынула на меня, едва я вошел внутрь. Стало ясно, что неподалеку находятся мертвецы, может кто-то из его рабов. У Тевтра их было, как я помнил, с десяток.

Я позвал своего друга по имени, но ответом мне была лишь густая, тревожная тишина. Осторожно ступая, через атриум я вошел внутрь хозяйской части и у входа в один из первых же кубикулов увидел начавший разлагаться труп пожилого раба. Глаза мертвеца, мутные и белые, давно смотрели в вечность. Он умер, наверное, уже несколько дней назад.

Пройдя мимо тела и закашлявшись от удушающей вони, я вошел в следующую комнату. Здесь было пусто, только царил хаос — многие амфоры были разбиты, а один из деревянных шкафов упал, словно кто-то пытался схватиться за него и уронил. Во всем доме царил беспорядок, словно накануне здесь орудовали грабители, жадные до всего хоть сколько-то ценного. Я прошел еще дальше и услышал жужжание мух. Кубикул был занавешен плотной шторой, скрывающей комнату от света, обычно вешавшейся для более крепкого сна, чтобы ранний рассвет не выводил из царства Морфея слишком рано. Постояв в нерешительности несколько мгновений, я протянул руку и откинул штору. То, что я увидел внутри, запечатлелось в моей памяти навсегда.

Раздутый, гниющий труп Тевтра лежал в комнате. Множество насекомых ползали по нему, безразлично поедая мертвеца, словно он никогда и не был живым. Его стройное тело раздулось, словно было накачано воздухом. Скрюченный и застывший в неестественной позе, труп Тевтра лежал здесь уже давно. Обезображенное лицо с яркими признаками разложения расплылось и потеряло форму. Мухи ползали по гниющей и лопающейся коже, под которой обнажалась темная, мертвая плоть. Он явно умер еще раньше раба, труп которого я видел за атриумом.

Пробормотав слова молитвы я отшатнулся от увиденного и, кажется, глаза мои увлажнились. Еще месяц назад мы с Тевтром, одолжив лошадей у одного зажиточного земледельца, ездили на охоту и в ушах моих еще звучал его яркий, тёплый смех. Тевтр так любил жизнь…почему же он не позвал меня? Впрочем, обойдя дом, я уже догадался о причинах. Вероятно, посланные за врачом рабы, когда их хозяин уже тяжело болел, просто разбежались, прихватив с собой и все ценное. В доме Тевтра я обнаружил еще два трупа, а с полдесятка других рабов нигде не было видно.

Тело последнего я увидел на веранде, позади дома. Она почти выходила на улицу и сюда, время от времени, светило солнце. Это ускорило разложение, так что когда я, откинув другую штору, вышел на веранду, обезображенный быстрым разложением труп, окруженный высохшими лужами содержимого всех частей кишечника несчастного, обдал меня столь сильным смрадом, что я закашлялся и меня непроизвольно вырвало. Здесь я мог помочь лишь одним — отправить друга в последний путь.

Жаркое пламя ритуального костра унесло душу Тевтра. Ему не было даже тридцати пяти. Размышляя, что надо бы написать о случившемся несчастье Галену — Тевтр был в первую очередь другом моего учителя, я не успел осуществить задуманного — заболела Гельвия.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное