Тень Галена

В то время мне совсем некогда было думать о моральных дилеммах, природе своего учителя и его отношениях с деньгами. Как бы я ни уважал Галена — вот-вот должна была начать рожать Латерия и для возвышенных диалогов я был бы, пожалуй, собеседником довольно скверным. Озаботившись и предприняв все возможные предосторожности, я нашел повитуху, которая согласилась помочь моей юной жене с появлением на свет нашего долгожданного первенца.

Звали ее Захава и родом она была, кажется, из Иудеи — в летах уже женщина, которой было за сорок. Морщинистая, смуглая и крепкая она совершенно сразила меня своим знакомством с трудами Сорана из Эфеса. Этот знаменитый грек, умерший всего лет за тридцать до событий, о которых я пишу, оставил немало сочинений по родовспоможению, женским и детским недугам. И, хотя Соран принадлежал к врачебной школе методистов, так презираемых Галеном — Сорана, по истине, было за что уважать.

В его трудах процесс родовспоможения, пожалуй, впервые отходил от грубых и насильственных практик, навязываемых традиций. Сколь многие среди несчастных женщин вынуждены подвергаться им, из немалого числа тех, кто не способен разродиться сам. Вдобавок, Соран первым описал секреты предупреждения разрыва женских причинных мест, поворот плода на ножку и головку, правила выполнения эмбриотомии, а также, щедро делясь накопленной мудростью, описал и многие другие вопросы. Восхищаясь осведомленностью и опытом Захавы, я попросил женщину быть поблизости и мы договорились о нехитрых помещениях, где я смог бы найти ее при необходимости, когда Латерия начнет рожать. Затем, велев рабам тщательно прибраться в доме, я принес щедрые дары Юноне, богине семьи и материнства — все было готово. Теперь оставалось лишь ждать. А потом…

Я никогда, наверное, не буду готов подробно вспоминать и описывать те черные дни. Боги не дали нам с Латерией счастья ощутить себя родителями. По одним им ведомым причинам, не позволили они и долго гореть нашему семейному очагу. Немыслимо сосчитать, сколько раз в ту пору проклял я их за бессердечную жестокость!

К концу лета, с трудом уладив дела и потеряв интерес к жизни, я, мечтая лишь найти достойную смерть, поступил в распоряжение командования второго Благочестивого — одного из двух новых легионов, собираемых Марком Аврелием в Аквилее. Небезразличные к моей судьбе люди, считавшие меня своим другом, предупреждали, что город поражен мором и легионеры сотнями бесславно умирают там, находя свою смерть от кровавого поноса много чаще, чем от клинков варваров. В самых красноречивых фразах я пояснил всем окружавшим меня родственникам и немногочисленным друзьям, что подобная участь кажется мне весьма заманчивой и ничего не стал слушать из речей, что произносились мне в ответ.

Холоднее, чем он заслуживал, попрощавшись со старшим братом, под цепким взглядом ненавидящего меня отца Латерии, у которого я украл дочь, я собрал скромный скарб и спешно покинул Рим, отправляясь на войну. Жизнь раскрыла передо мной новую, мрачную главу.

***

Осень раскрасила деревья, то тут, то там мелькавшие вдоль дороги, в пестрые цвета увядания. Желтые, алые, багровые и крапчатые, перед своей смертью листья озарялись множеством цветов. Ощущая себя таким же увядающим, я завидовал их красочности. Мой собственный мир, напротив, превратился в серое, выцветшее полотно, сшитое из горького отчаяния, презрения к самому себе и гневу на безжалостную судьбу, чьими стараниями я ехал искать свою смерть. Эмилиева дорога, по которой я выехал из Рима — главный путь Северной Италии, была проложена до самой Аквилеи, соединяясь со множеством других ответвлений, ведущих в Паннонию, Норик, Истрию, Далмацию и другие провинции громадной империи.

Основанная римлянами как колония солдат еще несколько веков назад, Аквилея была призвана защищать северные границы государства от нападения варварских народов, а также могла служить в качестве плацдарма для наступательных операций и завоевательных походов. Довольно крупный город, хотя меньше Пергама и, тем более Александрии, Аквилея стояла в нескольких милях от Триестского залива, раскинувшись на реке Натисо. Местность, в которой ее заложили, была описана еще знаменитым Марком Витрувием Поллионом, в его труде «10 книг об Архитектуре». В ту пору едва ли это могло бы меня заинтересовать, но много позднее я все же ознакомился со строками этого великого архитектора: