Тень Галена

Являя собой огромный прямоугольник, валетудинарий состоял из четырех крыльев, соединенных общим просторным помещением, которое мы использовали для сортировки больных и раненых. Рассчитанный на тысячу человек, здесь была своя кухня, помещения для врачей, а также помывочные и туалеты. Одну из веток акведука, питавшего Аквилею отвели сюда, так что в чистой воде не было никаких ограничений. Поговаривали, что вскоре к Аквилее должны будут подойти сами императоры — Марк Аврелий и Луций Вер. Но тогда, в первой половине осени, насколько доносила разведка, они еще были в Риме.

Проснувшись от очередного кошмара, ночью у костра, разведенного дежурными врачами, я слышал, что Марк Аврелий провел в Риме очищающие ритуалы, призывая всех богов необъятного пантеона, веками поглощавшего все верования покоренных народов, спасти Рим от напасти. Лектистернии[125] — так их называли, эти обряды были призваны задобрить разных богов угощениями. Сотни жрецов расставили перед храмами мраморные статуи Изиды, Кибелы, Митры, Юпитера, Минервы, Асклепия, Эскулапа и многих других, потчуя их яствами, выставленными тут же, в драгоценных сосудах и ползая на коленях.

Цинично мы смеялись над этими попытками призвать высшие сущности на помощь жалкому человечеству. Личности коллег-медиков, которых мне довелось встретить в Аквилее, как нельзя лучше подходили к моему мироощущению. Прошедшие через ад, видевшие столько смертей, расчлененных тел и вспоротых животов, из которых наземь валятся внутренности, хмурые души их давно спрятались за крепким щитом, сшитым из хлесткой иронии и мрачного скептицизма.

Последние недели налегая на вино, по утрам я стал просыпаться тяжело и, едва разлепляя глаза, подолгу пытался привести себя в чувство, распространяя запахи перегара. Несколько штрафных мер со стороны легионного медика сделали меня скорее более хитрым и скрытным, чем сдержанным в вине. Сладкие дары Диониса, казалось, несколько заглушали душевные муки, а ночные кошмары перестали являться, сменившись тупой чернотой, в которую уходил мой разум до самого рассвета и насильного пробуждения.

Проводя почти все время в валетудинарии, я лишь несколько раз прошелся по улицам города, посетив термы и Форум. В сравнении с Римом и Александрией все казалось мне мелким и примитивным, так что без всяких сожалений я игнорировал примечательные места города, предпочитая суровую компанию собутыльников, с которыми мы ночами распивали дешевое пойло, травя поражавшие своей откровенностью шутки. Так шли месяцы — наступила зима.

Словно желая раздавить римлян, нападение произошло с двух сторон. Прорвав границу Панноннии, на земли империи ступили полчища северных племен, а внутри города усилился мор. Полыхая, он охватил Аквилею с такой интенсивностью, что тысяча мест в валетудинарии совсем скоро не могла вместить даже половины от всех, кто нуждался в медицинской помощи. Многие несчастные оставались на улицах, выгнанные из домов после появления тяжелых симптомов — кому могли, мы старались помочь и найти место, но сотнями они замерзали прямо на улице.

Днем и ночью, за воротами города полыхали погребальные костры — в Гадес уходили и солдаты и мирные жители — мор уносил всех. Гибли и врачи — один из моих товарищей по дежурствам, уроженец Коринфа, легким акцентом напоминавший мне о Галене, отдал душу после недели мучений. Он много шутил, не жалел о своем прошлом и не боялся смерти, даже когда ее скорый приход стал очевиден. Когда глаза его уставились в вечность, рот все еще украшала блуждающая, презрительная улыбка, словно он смеялся в само лицо Либитины.

Я думал, а в тайне и надеялся, что скоро последую за ним и не жалел себя, ухаживая за все растущим числом умирающих людей, захлебывающихся рвотой и пораженных характерной сыпью — печатью смерти. Наступившие морозы усугубляли положение и ослабленные холодом тела хуже сопротивлялись болезни — мор косил с трудом набранные легионы. Что-то поменялось в самой болезни — все чаще сыпь выглядела так, будто кожу посыпали пеплом. И чем объемнее были пятна пепла — тем ближе была и смерть.

Когда с границ стали поступать ужасные вести о продвижении варваров, чье число, даже в самых смелых прогнозах, оказалось жестоко недооценено — по меньшей мере половины гарнизона уже не было в живых, а большинство других, переболев, были ослаблены последствиями. Ни разу не болел лишь я да еще крохотная горстка счастливцев, неспособных объяснить собственную удачу. Тяжёлая, словно походный котел, голова, в те редкие ночи, что я все еще успевал напиваться, оставалась единственным недугом, тяготившим мое тело.