Тень Галена

— Он был архитектором. Как твой отец тканями — мой занимался строительством, проектированием. А я… — Гален на миг запнулся, — я не продолжил их династию. Не знаю, сожалеть ли об этом — но уж так решили боги.

— Значит все твои предки были архитекторами? — удивленно уточнил я.

— Не совсем. Но все они поднялись честным и упорным трудом, через облагораживание этого мира. Мой прадед смог получить место землемера в Пергаме. Дед пошел еще чуть выше — стал руководить плотницкими работами и взобрался до старшего в гильдии. Тогда было много ремонтных заказов — в Акрополе[44], в библиотеке Эвмена[45], что соперничает с Александрийской, и на огромном алтаре Зевса, воздвигнутом тогда же, еще до римской власти. Жизнь была щедра к моему деду и, не буду лукавить, он смог хорошо заработать. Успехи его, в свою очередь, помогли моему отцу — он смог получить лучшее для своего времени образование, а также узнать множество людей и завести полезные знакомства с отпрысками благородных семей, в дальнейшем разъехавшимися по всей империи. Главным образом потому, что все мое детство в нашей Азии, в Пергаме жили и отдыхали люди небезызвестные.

Я слушал рассказ Галена. Зная его третий год, о его детстве и юности мне прежде не доводилось ничего узнать.

— Консул[46] Куспий Руфин, например. Представь только, вернувшись из Рима, он на собственные средства воздвиг храм, прославляющий бога врачевания Асклепия. Вложил колоссальные суммы! Теперь там же, при храме, знаменитая лечебница с водами. Можно решить, что в поступке Руфина есть что-то от Мецената, покровительствовавшего всему прекрасному — как его звали? Гай Цильний, кажется? — но, надо сказать, во многом Руфин воздвиг лечебницу для самого себя — Гален заливисто рассмеялся.

— В этом тщедушном теле жизнь держалась на одной лишь воле. Удивительный человек, при Адриане, говорят, блиставший в сенате — заключил он.

— Ну а Элий Аристид? Даже в Александрии ты, наверное, о нем слышал — великий ритор! Один из самых образованных людей нашего времени, пожалуй. В Пергаме он часто упоминал в своих речах то Асклепион, то сны, посланные ему богами, то надоедливые болячки, отравлявшие его жизнь. Жуткий ипохондрик! Не подумай, что он лишь ныл о тяготах — Аристид писал речи для самого императора Антонина Пия, да и сам весьма красноречиво хвалил Рим перед его горожанами.

— Были и другие там. Софист Полеймон, историк Клавдий Гаракс… Давно уже я их всех не видел. Но, когда отец отправил меня обучаться философским школам, я почти всякий день проводил в обществе таких людей и имел счастливую возможность упражняться с ними в риторике. Отец хотел, чтобы в будущем я преуспел в политике… — Гален на время задумался, ковыряя что-то пальцем в деревянной обшивке борта. Скоро он продолжил.

— Его самого привели туда люди приближенные к власти. Не за ту политическую ушлость, что часто приходится наблюдать. Напротив — за честность и прямоту, которые оказались к месту посреди царящего хаоса, воровства и всей той густой лжи, в какой тонула как в трясине адриановская стройка. Когда разом из казны выбрасываются сотни миллионов — представь, сколько хищных дельцов начинает вертеться вокруг?

Гален печально ухмыльнулся.

— Политика забрала его раньше срока, я уверен — слишком много оказалось испытаний, волнений. Слишком большое напряжение всех чувств. Даже для такого мудрого и стойкого человека, каким был мой отец.

Тогда мне не было ясно, как все-таки оказался Гален в медицине, презираемой римлянами как ремесло присущее скорее умелому рабу, чем состоятельному гражданину. Прояснить это хотелось и мое любопытство росло, но я опасался ненароком задеть его честолюбие.

— Ты сказал, будто лишь по воле богов не продолжил дела отца, деда и прадеда. А что ты имел в виду? — я наконец набрался смелости.

— Ах да, я ведь еще не рассказывал. Когда мне было лет четырнадцать, мы с друзьями объелись фруктов — весело начал Гален.

Я не подал виду, но с облегчением выдохнул — опасность миновала. Удивительно, каким деликатным собеседником я был в молодости, и насколько грубее в дальнейшем меня сделали суровые уроки жизни.

— Наверное, злосчастные плоды не были зрелыми и с тех пор я серьезно заболел — продолжал Гален. — Я исхудал, а по ночам терзался нестерпимыми желудочными болями. Ни один лекарь не смог помочь, и тогда мой отец, обычно вовсе не склонный к мистификациям или вере во всякие там пророческие сны, как Аристид, все же прибегнул к такому методу. Он последовал совету жрецов и провел ночь в Асклепионе, где в самом деле во сне увидел бога всех врачей. Асклепий шепнул ему, что излечит мою язву если только сам он отречется от мыслей о политике и возвышении, но отдаст своего единственного сына в медицину. И, как ты догадался — мои боли почти сразу же ушли. С тех пор я уповаю на Асклепия и считаю его своим покровителем, а фрукты… — Нет! Никогда! И уж в этом вопросе я не решусь всерьез полагаться даже на богов! Ну, кроме, разве что, фиников друг мой. Финики — вот воистину плоды богов! Может быть, еще немного инжир, если, правда, совсем чуть-чуть…