Читаем Тень Галена полностью

— И тогда твой учитель принес металлическую пластину, вогнутую вовнутрь. Моим клинком мы пробили в ней отверстие, чтобы я мог вдыхать воздух через тростниковую трубку и не задохнулся. И затем он закрепил пластину на деревянной ручке, погрузив мое лицо внутрь, как можно ближе, но не касаясь пластиной кожи, дабы тяжелые ожоги не обезобразили меня. Гален напоил меня какими-то настоями и стал неспеша разогревать металл пламенем факела.

Я попытался вообразить себе такую картину, но становилось все труднее.

— Было жарко, было чудовищно жарко, нечем дышать и с моего лица широкими ручьями валил пот. Несколько раз я был в шаге от потери сознания. Моя кожа распухла. В голове моей центурия легионеров усиленно стучала в набат, надрывая все силы. Тяжёлыми толчками отзывался каждый удар пульса. Все это, казалось, продолжалось целую вечность, словно я уже умер и меня пытают подземные чудовища. Следом за испытаниями жаром пошли мучительные минуты травления. Я дышал через трубку, но и так почувствовал, что твой учитель как-то исхитрился окуривать мое лицо плотным густым дымом. Глаза нестерпимо жгло, хотя я держал их плотно закрытыми. А потом он убрал пластину. Стал хватать и вытягивал червей, ослабленных этим нестерпимым жаром и дымом. Надавливал на размякшую кожу, и хватал, хватал, хватал — его пинцет прыгал по моему лицу, пока я лежал в забытьи. Ну а потом все кончилось и вот я здесь, живой — смотритель горько усмехнулся. — Конечно, теперь у меня нет семьи, но есть жизнь и свобода ею распорядиться.

Гаю, должно быть, было видно, что я растроган его историей и едва сдерживаю слезы. Да ведь так оно и было!

— Ну-ну, парень, полегче! Все это уже позади! — Гай хлопнул меня по плечу. — Смотри, даже следы на лице почти незаметны, — он улыбнулся.

Шрамы действительно были едва видны.

— Иди, он просил пропустить тебя. Иди! — Гай улыбнулся и махнул в сторону маяка.

Я двинулся ко входу.

В огромном каменном основании маячила широкая резная дверь на мощных петлях. Над ней, на стене, я разглядел четко выведенную надпись:

«СОСТРАТ ИЗ КНИДИИ, СЫН ДЕКСТИФАНА, ПОСВЯТИЛ БОГАМ-СПАСИТЕЛЯМ РАДИ МОРЕПЛАВАТЕЛЕЙ».

Говорят, раньше там значилось имя царя Египта Птолемея, что желал обессмертить себя строительством маяка и отдал приказ о постройке. Хитрый Сострат же высек послание на камне, а имя царя написали на штукатурке, которой обильно замазали надпись. И когда век спустя штукатурка треснула и обвалилась, любой уже знал правду про истинного создателя александрийского чуда.

— Эй постой! — окликнул меня смотритель, — это была вода! Не проклятие. Вода! Понимаешь? И он смог доказать это! Много дней он экспериментировал с нильской водой и ее очисткой. Там, вроде, что-то такое водится, откуда все эти черви потом и берутся. Никто не верил, что это может не быть проклятием, но Гален… Он смог заразить этой дрянью пса. Через воду! Пес тот был совсем старым и вскоре умер, совсем не от червей, которые едва появились. Но видел бы ты рожи докторишек и жрецов, что мнили себя великими! Проклятия? Боги? Обреченность?

Гай Целизий Руф расправил плечи и смачно сплюнул на булыжники.

***

После крутого подъема по казавшимся бескрайними лестницам, задыхаясь на ступенях и останавливаясь, время от времени, перевести дух я, наконец, выбрался наружу на верхней площадке. Вид с высоты полета птиц вскружил бы голову любому!

За моей спиной раскинулся громадный город. Второй в империи, после самого Рима. Далеко внизу я видел сотни и тысячи терракотовых[41] крыш, выложенных черепицами из обожженной глины. Бескрайняя синева моря ярко блистала в лучах заката. Стоя здесь и глядя на крохотных людей, снующих где-то далеко внизу, можно было на миг почувствовать себя богом.

Наверху ревело пламя. Языки огня лизали колонны ротонды и выбивались наружу, словно пытаясь пригрозить, что ни одна, даже самая грандиозная постройка не удержит мощи первозданной стихии.

Неподалеку я увидел Галена. Он сидел, свесив ноги, и под его сандалиями на добрую сотню шагов не было ничего, кроме пустоты.

Я молча сел рядом.

Внизу шумело море. Мощные волны накатывались на берег, но с такой высоты мы едва могли их слышать.

— Видишь, Квинт? — тихий голос Галена прорезал сгустившееся молчание. Знаешь, почему здесь так хорошо?

Я вопросительно посмотрел на него.

— Над нами огонь, — он обернулся на ревущее пламя. — Под нами — вода.

Я взглянул на беспокойное море далеко внизу.

— Воздух обдувает нас прохладной свежестью.

Мигом позже действительно подул ветер. Была зима и, несмотря на жаркий египетский климат, ближе к ночи становилось зябко — я поежился.

— Ну а это — Гален постучал по каменному блоку, на котором мы сидели, намертво сшитому с соседними, — это твердь. Земля! Все стихии здесь, Квинт! Все здесь, с нами. Гармония!

Огонь, воздух и вода сражались друг с другом, словно пытаясь перекричать.

Земля и мы молчали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное