Читаем Тень Галена полностью

Родившись вдали от Рима, в Лузитании, среди испанцев, участвовать в гонках на колесницах он начал, едва ему стукнуло восемнадцать. Несколько своих первых гонок на ипподромах малой родины Гай выиграл с такой зрелищностью и быстротой, что желавший подзаработать устроитель скачек быстро договорился со знакомыми и, спустя полгода, Гай уже был нанят командой Белых для участия в соревнованиях в Риме. Белые — одна из партий — не были фаворитами в Цирке, и, больше других скованные в средствах, часто набирали возниц из низших слоев общества. Рим принял парня благосклонно и уже после пары сезонов чрезвычайно успешных выступлений, Гая взяли в команду Зеленых — главную команду Рима.

— Сейчас ее главный спонсор — Луций Вер, соправитель императора Марка — рассказывал Гай, — ну а когда-то, поднимая столбы пыли, на квадриге Зеленых мчал сам император Нерон!

Однако, для успеха возницы одного таланта мало. Важно было не умереть и не остаться калекой, что сплошь и рядом происходило с колесничими. Ставки всякий раз были высоки. За лихую победу в гонке можно было получить сорок и даже шестьдесят тысяч сестерциев! Приходилось мириться с осознанием, что всякий раз запрыгивая в квадригу, до окончания забега можно было и не дожить.

Ах этот оглушающий рев толпы… Воздух, пропитанный надеждами и восторгом, горечью и волнением — в пыли и шуме гонки, когда от победы, как и от смерти тебя отделяет один лишь миг… — Диокл закатывал глаза и восхищенно предавался воспоминаниям, размахивая руками.

Сделав очередной восторженный жест, он ненароком приложился кистью об угол колонны, рядом с которой стоял. Я услышал влажный хлопок удара и поморщился, представляя как это, должно быть, больно, но Гай совершенно ничего не заметил и невозмутимо продолжал бороздить свою память.

— Редкий возница переживал несколько сезонов, оставаясь в строю. Еще более везучий мог выступать три или пять лет подряд. Но мне повезло…Нет, пожалуй, мне невероятно везло! Десятилетие за десятилетием. Четверть часа длился каждый мой заезд, а было их триста? Нет! Семьсот? И снова нет! Четыре тысячи двести пятьдесят семь! Столько насчитала публика… — Гай гордо улыбнулся, сложив руки на груди.

Я обомлел. Даже не смысля в скачках, счет на тысячи заездов не укладывался в моем воображении. Сколько же он мог заработать, подумалось тогда мне. Ведь гонорары возниц потрясали щедростью лишь потому, что век их был совсем короток и каждый заезд мог оказаться последним.

Словно прочтя немой вопрос в моих глазах, Диокл с гордостью улыбнулся и расправил плечи.

— Почти тридцать шесть.

— Тридцать шесть? — я переспросил.

— Да-да, без малого тридцать шесть миллионов сестерциев принесли мне гонки! Но я давно, впрочем, перестал считать деньги…

Я не нашелся, что ответить. Даже не удивился. Подобные цифры просто никогда не приходили в мою голову, как не пытается никто сосчитать песчинки у воды или число иголок в сосновой роще. Чрезмерная величина суммы вызывала скуку и равнодушие. На эти деньги можно было бы, наверное, кормить Рим целый год или залить деньгами военную кампанию, отправив легионы покорять новый континент.

— Так ты, значит, собираешься меня лечить? Знаешь какой по счету будет эта попытка? — Диокл усмехнулся.

Не особенно рассчитывая на успех я, тем не менее, уверенно кивнул и улыбнулся — в голове созрел необычный, смелый план.

***

— Да ты рехнулся! Ай, о боги, твою мать, что ты творишь!?

Помня, как Гален лечил одного несчастного, у которого отнялась рука после падения с крыши — я последовал той же логике и нетривиальному решению, догадаться до которого мог бы, пожалуй, один лишь мой учитель.

Надеюсь, читатель не ожидал, что я взялся бы за столь сложный случай, перед которым отступили десятки лучших врачей до меня, без понимания, хотя бы самого малого — в каком направлении мне следует поискать верное решение?

О нет, я не был столь самоуверен! Зато в моей голове крепко запечатлелись слова Галена:

— Всякому врачу кажется, что если пациент жалуется на боль или потерю чувствительности рук, то и лечить следует руки. Но что если мы взглянем вглубь проблемы? Руководя всякой мышцей и всяким участком нашего тела, спуская из мозга нервы, сквозь пучки спинного канала, тянутся вниз, разветвляясь так мелко, что не увидит и самый зоркий наблюдатель.

Осененный смелой догадкой, сейчас я до красноты распарил Диокла внутри кальдария его личных терм. В необъятном особняке посреди виноградников было все, словно чемпион Цирка решил построить своей семье отдельный город. Опираясь на мраморные плиты, локтями я разминал тугие мышцы спины пожилого возничего, особенное рвение проявляя к в верхней части позвоночника и шее.

Пара позвонков, спрятавшихся за железными узлами мышц — старик все еще был крепок как ствол дерева — показались мне подозрительными. Нарушая симметрию позвоночника они словно были сдвинуты в сторону. Едва заметно глазу, но вполне ощутимо для чутких пальцев, если старательно прощупать позвонки сверху вниз.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное