Тень Галена

Сколько, Талфибий, возможно, скорей позови Махаона,
Мужа, родитель которого —
врач безупречный Асклепий,
Чтобы пришел осмотреть Менелая,
любимца Арсса…
Тотчас, бессмертным подобный,
вошел Махаон в середину
И попытался стрелу из атридова пояса вынуть;
Но заостренные зубья обратно ее не пускали.
Пояс узорный тогда расстегнул он, а после — передник
С медной повязкой, — немало над ней кузнецы потрудились.
Рану увидел тогда, нанесенную горькой стрелою.
Высосал кровь и со знаньем лекарствами рану посыпал,
Как дружелюбно родитель его был обучен Хироном

Гомер, VIII–VII вв. до н. э

***

День сменялся днем, растворяясь в смене сезонов. Зимние холода растаяли с лучами весеннего рассвета, а пышное лето, измотав горожан пыльным зноем, уступило пьедестал влажной, бархатной осени.

— Ну, пора тебе, Квинт, проявить себя! — вскоре после нашей первой встречи в Риме сказал мне Гален.

Некоторое время я еще пользовался его гостеприимством, разместившись в новом доме учителя недалеко от Храма Мир, а как только мне удалось начать врачебную практику и обзавестись первыми собственными пациентами, я немедленно озаботился поиском жилища.

На третьем этаже инсулы в Субуре я нанял комнату, окнами выходящую на маячившую вдалеке громадину траяновых терм. Высунув голову и выглянув направо, можно было различить и кусочек амфитеатра Флавиев, куда из Субуры регулярно стекались несметные толпы, предвосхищая очередное зрелище. Соперничать с ним в популярности мог бы, пожалуй, один лишь Большой Цирк.

Раскинувшись в долине между Авентином и Палатином, в его гигантском овальном чреве могла одновременно соревноваться целая дюжина колесниц — квадриг[102], запряженных четырьмя резвыми скакунами каждая. От завсегдатаев я слышал, что при желании здесь удалось бы разместить все тридцать легионов, что сторожат Империю, раскинувшуюся на территории едва ли не всей ойкумены. Но даже и так, осталось бы еще, по меньшей мере, несколько десятков тысяч мест для всех пришедших посмотреть на скачки.

А еще я слышал истории, что с незапамятных времен существовали в Цирке четыре партии — команды, отличающиеся цветом и, временами сменяющими друг друга спонсорами. Крутившиеся деньги в этом, по истине государственного размаха аттракционе, измерялись миллионами сестерциев, ну а горячим поклонником той или иной партии без труда смог бы назвать себя едва ли не каждый второй житель Рима. Многие приезжали поболеть за любимые команды и из многочисленных городков Лация. В дни самых щедрых выступлений, на широченных трибунах Большого Цирка можно было бы найти едва ли не четверть населения всей имперской столицы. Век за веком популярность скачек не снижалась, оставаясь невероятной!

Но в ту осень, о которой я хочу сейчас поведать, ничего этого я еще не знал. Прожив в Риме чуть менее двух лет, я ни разу не был в Большом Цирке и, признаюсь, не испытывал к состязаниям колесничих никакого интереса. Помня цену, какую пришлось заплатить моему предку за неумеренную азартность, я избегал подобных удовольствий. Мог ли я тогда представить, что равнодушие и невежество мои к столичным развлечениям скоро сослужат добрую службу..?

Уделю, пожалуй, несколько строчек той невероятной истории, ведь именно благодаря ей семья Гельвиев, спустя полтора века после изгнания прадеда, смогла вернуться в Рим. Имя Галена в роли моего наставника, безусловно, давало некоторое преимущество, при поиске пациентов. Но преимущество это не было достаточно велико, чтобы при наличии множества врачей в городе непрерывный поток больных охотно отправлялся ко мне. Все знали, что у всякого блестящего представителя той или иной профессии учеников бывают десятки, отнюдь не все из них талантливы, да и сам Гален еще только обретал ту репутацию, что заслуженно вознесет его позже. Если сидеть лишь в городе, временами, можно было оставаться без пациентов с неделю и даже дольше. Зато за комнату в инсуле платежи приходилось вносить исправно.