Читаем Тень Галена полностью

— Ну я посмотрел ее, конечно, для порядка. Ни о какой змее там, разумеется, и речи не было! Да и вообще у женщины на вид все в порядке. Кроме головы…Я попоил ее безвредными настоями — не верит. Полечил припарками и мазями — не помогает, говорит. Ползает во мне змея и все тут. Но я-то знаю, что не помогает! Потому что никакой змеи нет! И вот заметил я, что когда она мне особенно долго и подробно рассказывает про свои ощущения — ее рвет. Порядком так, обильно, как не на всякой пирушке после обильных возлияний удается. И пришла мне идея…В один из осмотров я специально расспрашивал женщину, как ее ощущения. Подгадал момент, когда ее вырвет и в то ведро подкинул змею. Незаметно, конечно же. Предварительно попросил марси удалить ей ядовитые зубы — на всякий случай — ну чтобы не укусила ненароком. И вот показываю я женщине ведро, а там гадюка в остатках ее обеда корчится. Смотри вот, матрона, избавились мы от гадины, что терзала твой многострадальный желудок.

Я расхохотался находчивости Галена.

История звучала дико, но ведь для самых странных ситуаций годятся порой лишь самые странные решения.

— О Квинт! Она ушла счастливой — светилась даже. Прошло все и сразу! А ты говоришь змеи бесполезны… — перекрикивал мой смех Гален.

Теперь уже мы оба громко хохотали.

— А знаешь как ее лечили до меня? — хмыкнул Гален. — Пара лекарей, не понимая, что делать, обратились к старому римскому поверью, будто дурные мысли в голове вселяются от лемуров, неких злых духов, в их понимании. И в особый день, в полночь надо открыть дверь дома ногой и кидать черные бобы с криками «Этими бобами я выкупаю себя и своих». Вот так, Квинт, ее и лечили! Вот так! — Гален презрительно закатил глаза.

В который раз я восхищался, какой богатый опыт накапливает учитель. Хотя и у меня разных историй накопилось немало — рассказы Галена всегда были живее и незауряднее. Самые сложные и необычные случаи, будто бы по праву первенства, доставались ему. Особенно же мне было интересно, как он мыслит и приходит к своим необычным, но почти всегда верным и действенным решениям.

— Как же ты догадался попробовать? С чего решил, что женщине поможет увидеть эту, якобы вышедшую из нее змею?

Гален надел на руки перчатки из толстой ткани, подхватил котелок горячего, жидкого меда и вылил в другую посуду, где уже бурлила какая-то густая жидкость.

— Нет, это кажется удивительно ловким и логичным, но не знаю, догадался бы ли я сам.

— А я вот догадался — мне помогли работы Эразистрата — Гален цокнул языком. — Там история у него была похожая описана — она меня и вдохновила. Послушай-ка вот. Написал Эразистрат, что у одного пожилого римлянина умер друг. И все старику упорно мерещилось, что похороненный винит его за несколько неудачных происшествий, в детали которых и смысла вдаваться нет. Винит и презирает из царства теней, в общем. И с этой ненавистью мертвеца никакой ему сон не шел. Мучился он, ворочался, аппетит потерял. И что же ты думаешь предпринял Эразистрат? Как ты убедил бы мертвеца оставить в покое живого?

Я пожал плечами.

— Вот! Не знаешь! А Эразистрат нанял одного из актеров, что всегда можно найти у амфитеатров. Объяснил, о чем и как следует говорить. Дал актеру полотнище белое, чтобы тот с головой накрылся — там разве что пару отверстий проделали, чтобы дышать не мешало. Ну а своему пациенту велел явиться к полуночи на кладбище, к той самой могиле. Там мол все и разрешится.

Я увлекся, заинтересованно слушая.

— Темной ночью пришел пациент к могиле, а из-за дерева выходит актер. Только ты поди в нем живого человека узнай — в свете луны белое полотнище едва ли не светится, сияет. Силуэт на человеческий похож, а ни лица, ни рук, ни ног не видно. На ветру трепещется. И тут заговорил еще голосом таким утробным… «Скоро уже свидимся — в кости поиграем, расскажешь о том, да этом. Друг же ты мне все-таки и винить тебя мне не за что. Вот только не спеши — я дождусь, никуда не денусь. Отсюда еще никто не уходил». Все обиды и злодеяния отпустил старику. Спать крепко и спокойно повелел. И написал в конце Эразистрат, будто крепче этого старика потом никто во всей семье не спал. А прожил он еще почти десяток лет. Ну тут уж и я со своей змеей решил попробовать — вдруг сработает? Получилось! А эти ослы говорят, что какие-то лемуры вселились, черные бобы за порог мечите…

Мы рассмеялись.

— Так что, Квинт — порой и хитрый обман может быть в великое благо. А порой самая чистая правда в великую скорбь…

Я восхищенно соглашался, потрясенный изворотливостью ума, какую порой приходится проявлять для спасения пациентов от необычных недугов их собственного, ставшего врагом рассудка.

— Смотри-ка, сейчас размешаю, чтобы не осталось комочков и пару месяцев териак будет настаиваться — Гален продолжал возиться со странной смесью, весь список компонентов которой я не смог бы запомнить даже если бы мне их тщательно продиктовали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное