Читаем Тень Галена полностью

Спускаясь с Эсквилина, чтобы затем пройти между термами Траяна и Субурой, я направился к дому врача, стоявшему недалеко от Храма Мира. Возле его дома в Сандалиарии возвели деревянную пристройку. Появление ее было весьма кстати — она очень помогла разгрузить переполненный пациентами атриум его дома. Все толпы желающих обратиться за помощью к знаменитому врачу уже не могли там поместиться. Тем более не хватало места для обустройства аптеки, где можно было бы готовить всевозможные лекарства. Шкафы из атриума перенесли в новую пристройку и в атриуме появились несколько дополнительных скамей для просителей.

— Здравствуй, Квинт! Гляди-ка, Тевтр раздобыл для меня по-настоящему уникальное собрание! — Гален кивнул на толстенный пергаментный кодекс, лежащий на столе возле пары медных котелков. Справа и слева от стола, словно охрана, возвышались два массивных шкафа, целиком забитых свитками в кожаных футлярах.

Пахло душистой смесью ароматов свежего дерева, разнотравьем лежащих повсюду мешочков и сладковатым ароматом меда, что варился тут же. Гален использовал его как в приготовлении смеси для промывания и смачивания ран, так и, наряду с вином, в роли общего растворителя для множества других лекарств.

— Эти рецепты, а их там несколько сотен, один наш земляк из греческой Азии собирал почти всю жизнь — продолжал хвастаться Гален, помешивая кипящий в котле мед толстым деревянным половником. Словно весло для крохотной лодки, он вздымал на медовой поверхности пузыри.

— Помнишь, похожий кодекс для меня достал Антиох? Выкупив у одной вдовы.

Я кивнул.

Воспоминания эти возвращали в прекрасную пору юности, когда мы с Галеном только познакомились и жили в Александрии.

— Здесь, в этом труде, полно новых рецептов! Удивительно, как мне повезло — теперь в моих руках, пожалуй, больше секретов о приготовлении лекарств, чем у кого бы то ни было на всем свете! — Гален удовлетворенно усмехнулся. — Кроме того, Квинт, я почти закончил с териаком! Куст корицы достался мне недешево. Я покупал у индийских торговцев и, даже у них, цена вышла куда разумнее, чем уплатил старый осел Марциан, в попытке мне насолить — Гален расхохотался.

— И еще я дополнил его рецептуру. Пригодились и маковый сок и красная глина с Лемноса. Помнишь, мы тогда в печатях ее набрали? В моем териаке около восьмидесяти элементов, представляешь?

Я восхищенно покивал. Хотя, надо сказать, тогда я совершенно не понимал смысла и пользы от этого сложного и дорогого лекарства.

— Но как ты сложил все эти ингредиенты? Какая-то вычурная мешанина, разве нет? — с недоверием поинтересовался я.

Гален снова рассмеялся. Он вдохновлённо работал в собственной лекарственной мастерской, в тишине и прекрасном настроении.

— Ну почему же. Все эти ингредиенты я сперва измельчаю в порошок и просеиваю через шёлк. Потом, на выверенную долю порошка, добавляю подогретое терпентинное масло, белый мёд и красное вино. Тоже, разумеется, в нужных пропорциях. Извел кучу ингредиентов, прежде чем подобрал верные пропорции…

— И как же выглядит чудо лекарство? Сколько ты говоришь там компонентов? Почти сотня?

— А ты как думаешь? — Гален улыбнулся.

Я пожал плечами.

С любопытством я разглядывал все, что здесь хранилось. На полках стояло множество терракотовых амфор, наполненных различными маслами и винами всевозможных сортов. Некоторые были закрыты пробками. Тут и там лежали свертки с разными травами и сушеными ягодами. На одном из столов я увидел несколько красиво обернутых папирусом пастилок. С ноготь размером каждая, они были нарезаны и слиплись друг с другом в колонку. Судя по запаху, в составе были можжевеловые ягоды, портулак и что-то еще — трудно было разобрать. Аккуратно завернутые в папирус, они были помечены набором красиво выписанных букв греческого алфавита. Если я помню верно, надпись гласила «после ужина».

— Угощайся, если хочешь — только не глотай, просто жуй. Будешь приятно пахнуть. Отличное средство перед важными встречами, и не только с патронами — девушкам тоже весьма по душе — Гален насмешливо подмигнул мне.

Я с благодарностью взял одну обернутую папирусом колонку и пихнул в кармашек туники, обещая себе непременно попробовать освежающую пастилку перед встречей с Латерией.

— А еще, в териаке я увеличил количество плоти гадюк — Гален продолжил рассказывать. — И добавил немного измельченной в порошок сушеной змеиной кожи. Пришлось заглянуть к крестьянам, которые приезжают в Рим на сезонные работы. Разделывают гадюк для приготовления лекарств, ну и разное другое, по мелочи. Главкон мне подсказал, где их найти. Их еще называют марси — довольно таинственные субъекты, то ли заклинатели, то ли прорицатели.

— А зачем яд? Он разве полезен? — идея Галена смутила меня. Всего связанного со змеями, обычно, старались избегать и как-то раз, еще в Александрии, мы с Галеном стали свидетелями, как один крестьянин отрубил себе часть руки, когда его укусила ядовитая змея. Зрелище было жуткое!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное