Тень Галена

Я рассказывал ей обо всем, что только приходило в голову. Глупости, смущенные улыбки, жаркие прикосновения рук — вот что в ту ночь говорило куда больше слов. А еще я сбивчиво признавался, как очарован ее красотой, пленен взглядами глубоких глаз. Покорен голосом, смехом, всем ее женственным совершенством…

Она шептала мне что-то в ответ — не могу вспомнить, я почти не слышал слов. А может и не слушал. В висках стучало. Наши губы ласкали друг друга. Я ощущал тонкий аромат ее волос, шелковую нежность кожи под тонкой ночной туникой…Так шли минуты, сливаясь в сладостные часы.

Когда наше возбуждение превысило все пределы, Венера, будто бы прочитав желания двух юных душ, скрыла луну за большим, темным облаком. Словно погасили масляную лампу — садик погрузился во тьму. Чувствуя стройный стан своей возлюбленной и слыша ее неровное дыхание, я ощутил, как она оседлала мои бедра, крепко сжав их своими. Скользя по коже, ее волосы щекотали мне шею. Руками я прижимал ее к себе, чувствуя волнующую упругость молодой груди.

Несколько мгновений, трепетное шуршание ткани и с восторженным стоном я погрузился в горячий источник всего живого на земле.

Стрекот цикад, журчание фонтана и густая листва скрывали от посторонних глаз и ушей все секреты той ночи. Ночи, наполненной блаженством, какого я прежде не знал, не мыслил и не чувствовал. Сколько бы времени ни прошло, я никогда не смогу ее забыть.

Мне было двадцать семь лет…

***

Спустя пару недель моя семья, наконец, в полном составе вернулась в Рим! Со счастливым теплом на сердце я обнял своего старого отца. Зрение его совсем ослабло, а голос стал хрипловатым, как у большинства стариков. Ему уже исполнилось шестьдесят пять.

Марк Гельвий Транквилл мог по праву восхищаться тем, как сложились обстоятельства. Один из его сыновей сумел вернуть род Гельвиев в Рим, и он, пожилой и гордый, дольше всех стоял на улице, не проходя в атриум и любуясь на открывавшуюся с Эсквилинского холма панораму города его предков.

Мой брат Луций, управлявший делами в Александрии, устроил выгодную продажу лавки и жилых комнат с аукциона. Приобрести их захотел один старый партнер отца. Второй город империи, как называли Александрию, позволял получить за имущество вполне сносные деньги. Заметно уступая Риму, цены на александрийские владения были, впрочем, много выше, чем в любой другой провинции. Ну а партнер отца, получая таким образом и сырье и место для его обработки со сбытом, заплатил даже выше справедливой стоимости, рассчитывая выгодно нажиться на удачно сложившейся торговой синергии.

Вырученное золото и серебро сразу же было вложено в амбициозные планы стремительного расширения здесь, в столице. Луций едва появлялся дома, налаживая новые связи и знакомясь с многочисленными дельцами и широкими возможностями, какие может дать Рим энергичному и молодому, но уже опытному торговцу.

Приехал, наконец, и Гней, мой брат, последние несколько лет набиравшийся юридического опыта в прибрежном Анции. Здорово наловчившись распутывать хитросплетения римского и латинского права, переполненный честолюбивыми замыслами о карьере среди центумвиров или судебных защитников, он каждое утро бегал на переговоры с представителями триб — избирательных округов.

Но одних знаний недостаточно. Конечно, мой брат понимал это, также пытаясь понравиться претору и коллегии. Пусть Гней и приехал в Рим совсем недавно, но на его стороне было имя нашего рода, благодаря принадлежности к которому он мог с уверенностью апеллировать к тому, что десятки поколений его предков были квиритами. Пригодились и архивные записи о сенаторском достоинстве одного из наших далеких предков, жившего еще при Республике.

Прямо сейчас Луций и Гней, мои старшие братья, которым уже давно перевалило за тридцать, ухватившись покрепче, тащили тяжелый, дубовый стол. Чтобы ненароком не поцарапать мрамор полов, украшенный незамысловатыми, но приятными мозаиками, все тяжести приходилось носить на себе.

С утра и до ночи в доме царил хаос перестановок и заселения. Удовлетворённый и полный радости от созерцания быстроты, с какой мои родные принялись осваиваться на новом месте, я потянулся в теплых лучах утреннего солнца, обулся в сандалии и вышел из дома.

***

Интересно, как там поживает Гален? — размышлял я по дороге. Надо бы навестить учителя. Уже несколько недель я не видел его — Гален был вечно занят с пациентами всех сословий и родов, а также, нередко ночами, в окружении рабов-письмоводителей диктовал им головоломные трактаты, ловко увязывая свой собственный опыт с мудростью мужей древности. Год за годом, в муках практики и мысли, рождалась мечта Галена — всеобъемлющая медицинская Система.