Читаем Тень Галена полностью

Когда все собрались — из Лация прибыл даже Клавдий Север — за порогом отдыхали четыре его раба, тащивших паланкин, мы возлегли в просторном помещении для пиров. Гален редко собирал у себя гостей, так что чаще здесь была импровизированная операционная, но теперь все тщательно вымыли, да и о маленьком этом секрете кроме меня и рабов Галена никто из присутствующих не знал. Предвкушая рассказ, все с любопытством наблюдали за знаменитым врачом, но за личиной его невозмутимой вежливости ничего невозможно было понять.

— Предлагаю выпить за терпение и справедливость — Гален призывно поднял свой кубок, когда пара его рабов вынесли первые подносы с угощениями. Было множество свежих морепродуктов, совсем недавно прибывших то ли из Остии, то ли из Анция, а также запечённая свинья и несколько аппетитных на вид куриц. Я чуть было не рассмеялся, когда представил, что это могли быть те самые напичканные териаком петушки, покусанные гадюкой, или свинья, у которой вытащили внутренние органы с целями исходно далекими от гастрономических изысков. Где-нибудь на Форуме, вместо кухни. От Галена можно было бы, пожалуй, ожидать и не такого — он куда чаще был в гостях, чем принимал их у себя дома.

Какое-то время пришлось уделить общим моментам знакомства. Гней Клавдий Север, как человек наиболее высокого положения в нашей скромной компании, снисходительно приветствовал всех друзей Галена. Меня и Эвдема он, впрочем, отлично помнил по прошлым годам.

Постараюсь сейчас, напрягая свою память, вспомнить все, что говорилось в тот вечер, но если где мои слова окажутся далеки от тех, что звучали или исказят смысл — пусть будет так. Точнее меня уже все равно никто не вспомнит.

— Оказавшись в доме у Квинта Юния Рустика — о боги, да ведь это уже третий Квинт, претендующий влиять на мою жизнь — Гален рассмеялся. — Я не успел рассмотреть убранство его весьма, надо заметить, сдержанных интерьеров, как меня сразу пригласили в зал для аудиенций. Входя я был настроен не льстить и не прикидываться никем иным кроме себя самого и, похоже, в точности угадал настроение своего судьи. Мне рассказывали, что префект — знаменитый стоик и учитель императора нашего, Марка Аврелия.

Гален с благодарностью посмотрел на Севера. С кубком в руке тот кивнул, едва заметно улыбнувшись.

— После короткого приветствия, Рустик устало зачитал, что я обвиняюсь в колдовстве и опасной магии, способной при бесконтрольном ее применении навредить нашему государству. Что приношу вред множеству пациентов, призываю темные сущности помогать мне в деяниях и тем самым оскорбляю истинных богов-хранителей Рима…

Лежащий на почетном месте Север хмыкнул. Остальные неловко переглянулись. Звучало бредом сумасшедшего. Но только не для юридической системы Рима!

— Не буду томить и усыплять вас, друзья — в конце этой мудреной речи префект задал мне вопрос, считаю ли я все озвученное правдой? Разумеется, я отрицательно покачал головой и признался, что совершенно не согласен со всей той нелепицей, что сейчас прозвучала! И тогда он задал мне весьма другой, куда менее предсказуемый вопрос — к чему я стремлюсь? Наверное, все мы порой задаем себе такие, но ведь нелегко бывает ответить, не так ли? А тем более, честно, открыто и публично.

В триклиний вынесли несколько блюд с ароматно пахнущим мясом и закусками. Было много оливок.

— Как мог, я описал, что хочу создать такую систему, которая окажется способной проложить будущим поколениям врачей дорогу к свету истины. Так, чтобы двигаясь по ней, они избежали множества заблуждений, ошибок и опасностей, на какие может толкать невежество. Я видел, как Рустик на глазах оживает, слушая меня. Он даже приподнялся в своем огромном кресле. Это ободряло! И когда я замолк, знаете что ответил наш префект?

Мы с любопытством уставились на врача.

— Истинная ценность человека измеряется в тех вещах, к которым он стремится. Ты достойно отвечаешь, врачеватель.

— Ах Рустик, ну и любит же напустить пафоса, хотя, надо сказать, красиво выразился! — Север расхохотался.

— Мы еще поговорили о разных материях, после чего Рустик предложил мне прокатиться с ним в его загородную виллу, где он до суда содержит одного чрезвычайно любопытного, как он выразился, пленника. Как вы понимаете — я не был в положении человека, способного отказаться, откланяться и выйти. Разумеется, мы поехали! Там же и произошла беседа, о которой я собираюсь вам сейчас поведать. Прелюбопытнейший попался человек, но какая трагическая судьба!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное