Тень и Коготь

Вначале мне показалось, будто во тьме вспыхнул зеленоватый огонь, но ничего подобного вокруг не обнаружилось. Ложась, я укрылся плащом, а теперь сбросил его, и заняло это всего-навсего краткий миг, но этого мига оказалось вполне довольно, чтоб вспомнить: я – в аванзале Обители Абсолюта, а постоялый двор Сальта остался далеко позади, однако Иона по-прежнему лежит рядом, на спине, подсунув под голову живую, уцелевшую руку. Мутное светлое пятнышко в темноте было белком его правого глаза, открытого, хотя дышал он ровно, точно во сне.

Сонному и вдобавок предчувствовавшему, что он все равно не ответит, затевать разговора мне не хотелось. Снова улегшись на пол, не на шутку раздраженный собственной неспособностью уснуть, я вспомнил о стаде, проходившем при мне через Сальт, принялся пересчитывать животных по памяти и насчитал их сто тридцать семь голов. За стадом последовали солдаты, с песней идущие вверх от берега Гьёлля. В тот день содержатель постоялого двора спрашивал меня, сколько их, и ответил я наугад, а сосчитал их только теперь. Возможно, он был шпионом, а может, попросту любопытствующим.

Столь многому научивший нас, мастер Палемон никогда никого не учил бороться с бессонницей – ведь после целого дня самых разных работ, мытья полов да помощи по кухне ни один из учеников в подобных науках нужды не испытывал. Каждую ночь мы около половины стражи буянили у себя в комнатах, а после засыпали – куда там обитателям некрополя, до тех пор, пока мастер вновь не явится будить нас, пока вновь не отправит до блеска драить полы да выносить помои.

Над столом, служащим брату Айберу для разделки мяса, развешаны рядком ножи. Один, два, три, четыре, пять, шесть… семь ножей, клинки у всех куда проще, чем у ножей мастера Гюрло. У одного в рукояти не хватает заклепки. У одного рукоять слегка обгорела, так как брат Айбер однажды положил его на плиту…

Миг – и опять сна ни в одном глазу… или мне это просто почудилось, только с чего? Загадка… Рядом безмятежно подремывал Дротт. Снова закрыл я глаза, снова попробовал, подобно ему, уснуть…

От земли до нашего дормитория – триста девяносто ступеней. Сколько еще до венчающего башню зала, где негромко гудят пушки – одна, две, три, четыре, пять… шесть пушек? Один, два… три обитаемых этажа наших подземных темниц. Одно, два, три, четыре, пять, шесть, семь… восемь крыльев на каждом. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… семнадцать камер в каждом крыле. Один, два… три железных прута в оконце дверей моей камеры.

Проснулась я вмиг, словно бы от холода, но потревоживший сон мой шум оказался лишь лязгом одного из люков в дальнем конце коридора. Рядом лежал мальчишка, возлюбленный, Севериан, по юности лет спящий как ни в чем не бывало. Сев, я задумалась, не зажечь ли свечу, не полюбоваться ли минуту-другую свежим румянцем на его угловатом точеном лице. Всякий раз, возвращаясь ко мне, он приносит с собой крохотную искорку, огонек свободы, поблескивающий в глазах. Всякий раз я беру эту искорку, и дую на нее, и прижимаю к груди, и всякий раз она тает, гаснет, однако когда-нибудь все обернется иначе, и вот тогда я вместо того, чтоб глубже прежнего погрязнуть в земле, под гнетом металла и камня, воспарю, взлечу сквозь металл и сквозь камень навстречу ветру и небу…

По крайней мере, так говорю я самой себе. Если же этому сбыться не суждено – что ж, принесенная искоркой радость остается при мне.

Но, потянувшись к свече, я обнаружила, что ее нет на месте, а глаза, и уши, и кожа щек подсказали: вместе со свечкой куда-то исчезла и моя камера. Все вокруг озарял неяркий, тусклее тусклого свет – однако вовсе не отсветы свечи палача, дежурящего в коридоре, сочащиеся внутрь меж трех прутьев в оконце камеры. Негромкое, гулкое эхо каждого звука свидетельствовало, что я нахожусь в помещении просторнее целой сотни подобных камер, и то же самое подтверждали щеки со лбом, за время неволи привыкшие чувствовать близость тюремных стен, будто ощупью.

Поднявшись, я оправила платье и, точно сомнамбула, двинулась вперед. Один, два, три, четыре, пять, шесть… а на седьмом шаге вонь множества тел и спертый воздух подсказали, где я. Это же аванзала! Сбитая с толку, я замерла как вкопанная. Неужели Автарх приказал перевезти меня сюда, пока я сплю? Придержат ли остальные плети, узнав меня? Дверь! Дверь!

Замешательство мое оказалось столь сильным, что я едва не рухнула навзничь, споткнувшись о путаницу в мыслях. Мало этого, крепко сцепленные перед грудью пальцы оказались не моими: правая кисть слишком крупна и сильна, и левая ей не уступит!

С этим Текла исчезла, как сон, – вернее сказать, рассеялась без остатка, а рассеявшись, канула в глубину моей памяти, и я, вновь ставший самим собой, остался один.