Тень Химавата

– Да такие же, как у вас, иудеев, – с улыбкой ответил тот. – Кроме преданности Яхве. Вы их называете заповедями. У нас ограничений намного больше, потому что они включают обеты монахов и монахинь… Видишь черную точку?

Он показал тыльную сторону руки.

– Это прижигание. Его делают монаху после того, как он принял обеты, чтобы он всегда о них помнил.

– Откуда ты знаешь о наших заповедях?

– Из «Септуагинты», перевода «Пятикнижия» на греческий язык. В нашей сангхе хорошая библиотека. Книгу привез один александрийский купец.

Он помедлил, словно не зная, стоит ли говорить то, что собирается сказать. Тем не менее решился.

– Все-таки Пратимокша[203] отличается от Декалога[204]. Заповеди иудеев призывают к выполнению божественной воли, в то время как обеты буддистов предостерегают от неверных поступков, иначе говоря, объясняют, чего делать не надо. Мы не боимся гнева богов, потому что человек сам выбирает путь и добровольно принимает последствия своих поступков. Это как сунуть руку в огонь – ты же знаешь, что обожжешься. Так и с поступками: ты знаешь, что если украдешь или соврешь, то получишь ожог, только он по-другому будет выглядеть. Про убийство я даже не говорю, всем известно, что это прямая дорога в низшее рождение… Еще мы не употребляем дурманящие сознание вещества.

Иешуа восхитился прагматизмом учения Будды, который напомнил ему практичность зороастризма: добро – это то, что полезно для человека, а зло – то, что вредно. Ничего лишнего! Причем разные народы понимают добро и зло одинаково.

– Чем твоя школа отличается от других буддийских школ?

Ашвагхоша замялся.

– Есть, конечно, различия, но я не уверен, что тебе будет интересно.

– Давай говори, я постараюсь разобраться, если что – спрошу.

– Ну, во-первых, мы считаем, что боги обязаны соблюдать брахмачарью[205].

Иешуа с трудом сдержал улыбку. Его позабавило стремление буддистов заставить богов жить по земным законам.

Ашвагхоша, к счастью, не заметил иронии в глазах иудея, поэтому продолжил:

– Все буддисты изучают «Трипитаку», собрание священных текстов, записанных со слов Будды. При этом каждая школа отдает предпочтение одной из трех книг. Главный текст сарвастивадинов – «Абхидхарма-питака». Кроме того, мы отвергаем тезис об абсолютном совершенстве архата.

– Вы признаете архатов? – заинтересованно спросил Иешуа, хорошо знакомый с буддистской иерархией.

– Да, монах становится архатом, если соблюдает ахимсу, не ворует, не врет и придерживается целомудрия даже в мыслях. Стхавиравадины[206], а также большинство махасангхиков[207] считают, что архат способен обрести нирвану уже в этой жизни. Так вот… мы считаем, что это невозможно, так как нет ничего постоянного, все меняется, и, достигнув совершенства, он сразу его теряет, а значит, вынужден снова и снова стремиться к идеалу.

– Какой-то бег на одном месте, – пробурчал Аполлоний. – Если идеал невозможно достичь, тогда зачем к нему стремиться?

Монах открыл было рот, чтобы возразить, но не успел ничего сказать, потому что к платану подошел отряд стражников, за которым поспевал маслобой.

– Вот они, этот и этот, – вайшья ткнул пальцем сначала в Иешуа, потом в Аполлония. – Осуждали государственное устройство, хотя сами – млеччхи.

Паттипала кивнул солдатам. Те окружили чужаков.

– Встали и пошли вперед! – грубо приказал командир.

Друзья были вынуждены подчиниться. На буддиста никто не обратил внимания. Иешуа успел ободряюще улыбнуться ему на прощание.

5

В большой палатке пахло уксусом и смертью.

Земляной пол армейского госпиталя сплошь покрывали тюфяки, на которых вповалку лежали раненые греки и бактрийцы.

Дощатый стол возле поддерживающего кровлю столба в свете ламп зловеще пестрил темно-розовыми разводами. Санитарки мыли его после каждой ампутации, но вывести пятна оказалось делом безнадежным.

На вбитых в столб гвоздях висели пилы и щипцы. Топор, несколько ножей и длинных игл были воткнуты прямо в бревно. Другого места для хранения хирургического арсенала здесь просто не нашлось.

В углу парил медный чан с кипятком, из которого высовывались ветки кизила. Здесь же, прямо на земле, лежали ломти коры, охапки трав для приготовления кровоостанавливающей смеси: зверобоя, тысячелистника, крапивы, полыни…

Рядом стояли горшки, наполненные топленым свиным жиром, медом и древесной смолой, а также большая каменная ступка с пестиком. С ритуального столика таращили глаза греческие и бактрийские идолы – последнее средство для совсем безнадежных.

Шейда вместе с двумя гречанками из обоза металась по палатке, переступая через тела раненых. Одних поила обезболивающим отваром, другим меняла пропитанные кизиловым настоем примочки, накладывала на открытые раны пучки трав, мазала ожоги медом и смолой.

Обе девушки, армейские диктериады, сменили на время осады Сиркапа свою древнюю профессию на такую же древнюю и не менее полезную, добровольно став санитарками.

Все трое, помимо ухода за ранеными, помогали Бассарею, армейскому эскулапу, проводить хирургические операции.