Тень полония

Однако, находясь здесь, в больничной палате, я уже начинаю отчетливо слышать звук крыльев ангела смерти. Может быть, я смог бы ускользнуть от него, но должен сказать, что мои ноги не могут бежать так быстро, как мне бы хотелось. Поэтому, думаю, настало время сказать пару слов тому, кто несет ответственность за мое нынешнее состояние.

Господа! Вы можете заставить меня замолчать, но это молчание дорого обойдется вам. Вы покажете свое варварство и жестокость – то, в чем вас упрекают ваши самые яростные критики.

Вы показали, что не уважаете ни жизнь, ни свободу, никакие ценности цивилизованного общества. Вы показали, что не стоите своего места и не заслуживаете доверия цивилизованных людей.

Вы можете заставить замолчать одного человека, но гул протеста со всего мира, господин Путин, будет всю жизнь звучать в ваших ушах. Пусть Господь простит вас за то, что вы сделали не только со мной, но и с любимой Россией и ее народом…»

Олигарх закончил.

Литовченко тоже молчал.

– Бывает, что просто необходимо дать возможность эмоциям взять верх над рассудком. Чаще всего из этого получается какая-нибудь очередная глупость, но иногда – подвиг… – Олигарх опять развернул текст к постели Литовченко:

– Подписываешь?

В знак согласия Алексей чуть приподнял над одеялом кисть правой руки и с видимым напряжением пошевелил пальцами.

– Вот и ладненько! Можешь сам подписать? Или как?

Для того, чтобы Литовченко смог как следует взять авторучку, а потом поставить свою подпись внизу страницы, потребовалось несколько минут – и две неудачные попытки.

Хорошо, что предусмотрительный, как всегда, Олигарх взял с собой не один экземпляр заявления…

– Чудно-чудно, чудненько… – уже в дверях, на прощание, он обернулся к постели больного. – Если что… ну, ты меня понимаешь? Так вот, ты по поводу семьи не беспокойся. Дом я для твоей жены выкуплю, ежемесячное пособие так за ней и останется. Сыну оплатим образование, другим детям твоим, от первого брака, тоже надо будет помочь – я помню, что пообещал. Что?

Олигарх не расслышал даже, а прочитал по губам Алексея Литовченко какое-то слово:

– Простить? За что это, не понимаю…

Он потянул на себя ручку двери:

– Ну, давай выздоравливай! Тебе не надо сейчас напрягаться. Потом еще поговорим…

Оставшись в одиночестве, Алексей попытался заплакать, но безуспешно – организм его потерял столько влаги, что на слезы ее уже не хватало.

За что? Почему? Он ведь по-настоящему не был ни в чем виноват – он всего лишь играл свою роль в предлагаемых обстоятельствах…

Да, конечно, и сам Олигарх, и его окружение относятся к стране, именуемой Россия, как к довольно рискованному, но достаточно выгодному коммерческому проекту.

А те, другие, которые сейчас у власти, – они что, лучше?

Отчего именно эти люди, всего несколько лет назад присосавшиеся к Кремлю, вдруг присвоили себе право вещать на весь мир от имени миллионов своих соотечественников? Отчего именно они теперь определяют, кто по-настоящему предан Родине – а кто ее предал?

– Будьте же вы все прокляты…

По измученному страданием телу Алексея Литовченко пробежала очередная волна обжигающей боли, и на пульте возле поста дежурной медицинской сестры загорелась тревожная лампочка…

* * *

Опаздывать нехорошо.

То есть когда опаздываешь сам – это, конечно, нервирует. Однако не слишком.

А вот когда в указанное время в указанном месте нет тех, кого с нетерпением дожидаешься…

Согласитесь – это ужасно.

Тем более если ночь, проведенная перед встречей фактически на нелегальном положении, была не самой спокойной в биографии, и поспать пришлось всего пару часов, да и то урывками…

– О, простите!

– Ничего страшного. – Виноградов посторонился, пропуская подростков на роликовых коньках.

– Простите, сэр…

Надо быть внимательнее, сказал себе Владимир Александрович. А то запросто можно и под лошадь попасть… а что? Вполне реально.

Вон по соседней дорожке проехали же недавно галопом две всадницы в костюмах для верховой езды и в обтягивающих белых штанах.

Вокруг зеленел прославленный в обоих полушариях планеты Гайд-парк.