Тенденции новейшей китайской литературы

Изображая духовное бегство героев, Чжан Вэй критикует современную цивилизацию. В 1990-е годы такой подход становится лейтмотивом произведений этого автора. В отличие от большинства читателей, высоко оценивших «Сентябрьскую притчу» и «Бохуэй», я куда больше люблю роман «Можно ли не вспоминать о мальве?». С художественной точки зрения «Сентябрьская притча» и «Бохуэй», безусловно, по-своему значимы для того периода. Велика была сила инерции, с которой продолжал двигаться реалистский объективизм (литературное направление, бессменно лидировавшее в новейшей литературе), а авангардисты немногого успели добиться успехов в романистике. И конечно, Чжан Вэй, не желая сковывать себя объективистскими рамками, сделал упор на субъективный подход и духовно-романтический пафос. Однако автору в этих романах не удалось создать цельные образы персонажей: его герои описаны либо фрагментарно, либо их затмевает фигура рассказчика. А вот книга «Можно ли не вспоминать о мальве?» продолжает линию субъективизма, и вместе с тем в ней имеются полноценные персонажи. Поэтому художественная ценность этой книги на порядок выше.

В романе все с той же поэтической абсурдностью рассказывается о провале, постигшем чистого идеалиста. Главный герой, Чуньюй, посвящает себя искусству, ставит его превыше всего. Он чересчур самоуверен, эгоцентричен и мерит все по себе. У него искусство слилось с жизнью и доведено до крайности, абсолюта. Чуньюй с самого детства бунтовал против своего окружения, да и дружба, которая завязалась у него с Ци Мином еще в юности, всегда была смесью глубокой, искренней братской любви и убогой завистливой ненависти. Для Чуньюя не существует ничего конкретного и истинного: его мир соткан из метафизических идей. Этого человека никогда не устраивал мир вокруг: он всегда жаждал перемен, утопии. Чжан Вэй создал образ современного китайского интеллигента, изобразил некий абсолют духовной жизни. И то, и другое – поистине редкость для новейшей китайской прозы. Конечно, фигура Чуньюя – вовсе не собирательный образ страдающих интеллигентов новейшего Китая, однако в этой фигуре – как в некоем персонализованном воплощении – раскрывается иной духовный мир интеллигенции.

Абсурд вкупе со свободной перетасовкой пространства и времени создает в романе ощущение непостижимой прозрачности. Благодаря тому, что пространство открывается и искривляется, кажется, будто повествование уносится в древность. Отказавшись от исторического нарратива, продиктованного объективным опытом, Чжан Вэй переключается на субъективизм и тем самым обогащает свою прозу иными разнообразными элементами. Из потока слов, иронии, лирики и абсурда он выстраивает новый поэтизированный роман. Не страшась препятствий, он творит собственный художественный стиль. И книга «Можно ли не вспоминать о мальве?» как раз заслуживает считаться сложившейся поэтизированной прозой. Разумеется, когда какому-либо писателю удается отточить свой стиль до совершенства, некоторое время ему сложно удивить публику чем-нибудь еще. А если основные достижения автора заключаются в стилистике, то очевидна его художественная ограниченность. Впоследствии у Чжан Вэя выходят романы «Низость и романтика», «Песнь ежа». Но в художественном плане ни один из них не превзошел роман «Можно ли не вспоминать о мальве?».

Хань Шаогун – представитель литературного течения «поиска корней» и, безусловно, значимый писатель деревенской литературы. Китайская деревенская словесность сумела высвободиться из-под гнета «сельских сюжетов» во многом благодаря тому, что «литература поиска корней» отошла от идеологии тех времен и взглянула на жизнь селян и их ценности более широко. Переселившись на Хайнань в 1990-е, Хань Шаогун какое-то время не писал. Его роман «Словарь Мацяо», вышедший в 1996 году, вызвал споры[553]. Хань Шаогун сделал свое произведение «словарем», чтобы свести нарратив в романе к минимуму и как можно проще и объективнее поведать читателю о правдивой и незамысловатой деревенской жизни. Писатель хотел уйти за толщу слов, вернуть слова в исконное состояние, непосредственно соприкасающееся с существованием деревенским.