Тенденции новейшей китайской литературы

В дальнейшем Гао Синцзянь издает еще одну книгу под названием «Библия одного человека», произведение носит яркий автобиографический характер. Для Китая 1990-х годов автобиографическая проза обладала особой значимостью. Правдивость хроники собственной жизни писатели противопоставляли типизированной истинности модернизма. Эта правдивость, основанная на жизненном опыте индивида, конечно, не была совершенной – кое-что литераторы замалчивали, кое-что выдумывали, и все же в основе ее лежала истина. Писательницы былых лет (например, Чэнь Жань и Линь Бай) в своих историях о взрослении девочек сдабривали воспоминания героинь поэтизированным вымыслом. То же видим в некоторых произведениях Су Туна о детстве. А Гао Синцзянь соединил индивидуальный опыт и эпоху гнета, главной темой его произведения стало сексуальное угнетение. В «Библии одного человека» достаточно много страниц посвящено «Великой культурной революции», в целом же книга повествует о любви между рассказчиком и несколькими женщинами. Рассказывая о плотской любви, автор вместе с тем излагает историю о возмездии за политический гнет. Сексуальное насилие – тоже табу. Цель автора – с помощью этой «телесной» метафоры воспротивиться политическим притеснениям, показать, как деформируется и деградирует личная жизнь, когда в нее вторгается политика. В новейшей китайской прозе Гао Синцзянь – фигура особая. Он непрерывно и настойчиво исследует историю через призму индивидуального опыта, задействовав в повествовании телесные и душевные переживания индивида, вскрывает исторические и политические ошибки. В этом смысле Гао Синцзянь воистину современный новеллист: среди всей китаеязычной прозы черты западного модернизма наиболее ярко проявлены именно в его произведениях. Вот почему читатель современного Китая, прикипевший к семейным и историческим сагам, никак не может привыкнуть к прозе Гао Синцзяня, строящего повествование на телесном и психологическом опыте.

Деревенский нарратив в XXI веке:

«позднее созревание»

В XXI веке китайская литература столкнулась с проблемами, оказалась на пороге серьезных изменений. Однако нельзя забывать, что после того, как в начале нового века у Китая появились существенные экономические достижения, в стране резко вырос уровень урбанизации и научно-технического развития. Тем не менее в литературе развивался деревенский нарратив, проза искала собственный путь. Причем эта тема развития и поиска нечасто фигурировала в произведениях писателей, и все же ее присутствие можно заметить в самых значимых произведениях. Литературные успехи эпохи, конечно, нельзя измерить цифрами, равно как и по одному неудачному произведению нельзя судить об упадке литературы этого периода. О достижениях литературы конкретного периода и ее художественном уровне можно судить только по немногочисленным одаренным писателям и литературным шедеврам. Так было, есть и будет в любую эпоху и в любой стране. Эпохи французской литературы во главе с Бальзаком и Прустом, время русской литературы – с Толстым и Достоевским, эпохи английской словесности – с Диккенсом и Джойсом, немецкой литературы – с Гете и Манном, американской – с Хемингуэем и Бартом. Во все эти периоды уровень литературного развития определяли на основании небольшого числа произведений, а не миллионов популярных книжек, издававшихся огромными тиражами. И сегодня, подводя итог шестидесяти годам истории новейшей китайской литературы, важно понять, найдется ли среди писателей несколько мастеров, сумевших оставить для эпохи хотя бы немного, а лучше – несколько десятков сильных произведений. Разумеется, с точки зрения литературной критики и литературоведения важно, станут ли эти произведения заметными, объяснить, какова их художественная ценность для китаеязычной литературы. А ценность всей китайской словесности можно грамотно определить лишь в контексте мировой литературы. Важно заметить, что это не подразумевает оценку литературы Китая в рамках критериев мировой словесности. Тут нужен новый подход, нужно рассматривать китайскую литературу как составляющую, подвижное творение мировой литературы, которое она развила внутри себя среди различных народных традиций, на основе разных языков и культур. Только тогда в китайской словесности получится увидеть живую часть мировой литературы, детище мира, рожденное в Китае, а не просто свидетельство тому, что мировая литература уже давно стала частью искусства.

Имея дело с литературой начала XXI века, стоит поразмыслить над следующим вопросом: повзрослела ли китайская словесность после ста лет движения за литературу на байхуа? В эти сто лет китайские литераторы изучали современную западную словесность, саму же литературу Китая в это время непрерывно сотрясали радикальные изменения, революции, расколы, она постоянно обновлялась. Разве она не научилась самосозиданию? Разве не обрела мощи и смелости, чтобы творчески раскрыться? Каким будет новый путь китайской литературы, с чего он начнется?