Тендеренда-фантаст

Тут смерть сделала пепловый дождь из стружки птичьего рагу, которая предназначалась для гробов, и воскликнула: «Chaque confre`re une blague, et la totalitе´ des blagues: humanitе´»[49]. И хрустнула при этом гробовыми крышками своих скул. Опилки же разлетелись вокруг, но привидения подъели их.

Тут Господь опустил трубу долу и воскликнул: «Сатана, Сатана, бунт!»[50] И появился красный палач, ложное его величество, и убил смерть так, что ни один человек больше не мог её опознать. И привидения съели её.

Но вот они стали весьма могущественны и закричали: «Подать нам сюда жареного поэта!»

«Корова, ты наша!» – сказал чёрт.

«Свобода, братство, небо, ты наше».

«Нашество и скаредность, – говорил чёрт, – а как ещё назвать это?»

Тут Господь предоставил им жареного поэта. Но привидения расселись кружком, стерилизовали его, сняли с него кожуру, выщипали остья перьев и съели его. Тут оказалось, что облатки служили ему пуговицами, на которых держались его штаны, гортань оказалась несбродившей, мозги ароматными, но с криво перевязанной пуповиной. И младшее из привидений держало над ним заупокойную речь:

«Этот был психофакт[51], – так начиналась речь, – не человек. Гермафродит с головы до подмёток. Остро колются духовные плечи сквозь эполеты его визитки. Его голова – чудесная луковица духовности. Слепое влечение стремлением беспрерывного самопознания было его началом, его концом и началом столь девственной, совершенно бескомпромиссной душевной чистоты, что мы, подрастающие, не можем внутри трагично классифицировать сомнение в долге слишком революционно нравственно-образующего материнства как пусть и необходимую, но сладкую проблему нашего всё ещё бессильного стремления в космос воли к полёту и преодолению земного.

Великолепное лежит здесь, рассыпанное, в мусоре несброженных, так и оставшихся абстрактными, речей. Субъективистская экстатика не всегда в состоянии отрешиться от напыщенной самоцели. Плотный мечтатель и факироподобный искатель освобождения, проповедник высокого и ясновидящий, источник и поприще дифирамбического подъёма посвящает своему высокочтимому образцу терпкое повреждение единственного обстоятельства, что Макс Рейнхардт[52], чья творческая режиссура оплодотворила профиль одиночного видения, смог присвоить свой навык знатоку своего дела лишь спустя долгое время после его кончины. Requiescat in pace[53]».

И они его съели; но и оратора они съели тоже. И тарелки они съели. И вилки они съели. И танцплощадку. О, как хорошо, что Господь заранее избавил себя от этой сцены. Они бы съели и его.

VIII. Гимн-1

Сказать больше нечего. Может, что-то ещё может быть спето. «Ты, магический квадрат, теперь слишком поздно». Так говорит некто, умеющий молчать. «Амвросианский бык»: имеется в виду амвросианский хвалебный гимн. Обращение к церкви даёт о себе знать в вокабулах и вокалах. Гимн начинается с военных реминисценций и заканчивается обращением Соломона, того великого мага, который утешался тем, что прижимал к сердцу египетскую принцессу. Египетская принцесса – это магия.

Ты господин, владыка птиц, собак и кошек, душ и тел, озорников и призраков,

Ты вверху и внизу, справа и слева, прямо, сзади и стой-кто-идёт,

Дух в тебе, и ты в духе, и вы в вас, и мы в нас.

Воскресший ты, кто был побеждён.

Освобождённый, порвавший свои цепи,

Всемогущий ты, всенощный, великолепный, с горящим чугунком на голове.

Во всех языках и во всех сторонах света гром разверз твои темницы.

В рассудке и неразумии, в мёртвом и живом царстве высится твоя железная шея и мчится твоя колесница.

Ты являешься с громом и грохотом, шлем революции, трубный глас, сын народов.

В огненных жерлах и посеве пуль, в смертном стенании и нескончаемом проклятии,

В богохульстве без числа, в чаду типографской краски, в просфорах и пирогах.

Таким мы видели тебя, таким мы тебя полагали, в возбуждении лица, высеченного из агата.

На поверженных тронах, расколотых пушках, на обрывках газет, лозунгах и актах,

Ярко разряженная кукла, ты вздымаешь карающий меч над коварными.

Ты бог колдовства и клоак, князь демонов, бог одержимых. Ты марионетка с фиалками, подвязками, духами, раскрашенная в проститутку.

Семеро твоих мальцов показывают язык, твои двоюродные бабушки расстраиваются, красная пуля – твой петух.

Князь болезней и медикаментов, отец Бульбо и Тендеренда, Мышьяк и сальварсан[54], револьвер, намыленные верёвки и газовые краны,

Ты избавитель от всяческих пут, казуист всех изгибов,

Ты бог фонарей и ламп, ты кормишься от конусов света, треугольника и звёзд.