Тендеренда-фантаст

И второй раз минуло четырнадцать дней, и Млеко стояла задумчиво и с большими пожирающими глазами. Тут она в третий раз подняла ногу и родила господина Эмбриона, о чём сделана запись на странице 28, Arsmagna. Конфуций его расхваливал. По спине его проходит блестящий кант. Его отец Плимплампласко, высокий ум[42], любящий выпить сверх всякой меры и страстно привязанный к чудесам.

VII. Моление Бульбо и жареный поэт [43]

В той же мере, в какой усиливается ужас, возрастает и смех. Противоположности резко бросаются в глаза. Смерть приняла магический облик. Очень осознанно против этого обороняется жизнь, светлое, радость. Высокие силы вступают на арену персонально. Бог танцует против смерти.

Тут можно было бы заметить, что смерть сама умерла, но ничего подобного. Едва заиграли на цементных трубах большие привидения и завели причитания над покойником, как тут же явилась живьём, разбуженная этим ритмом и приведённая в движение, смерть и начала приплясывать на железной голени. Сжав кулаки, она била в землю и топала гремучими подковами.

И большие привидения смеялись, и у крышек гробов трещали скулы. Ибо великая погибель снова была тут как тут. И Бульбо опустился на колени, воздел руки к небу и возопил:

«Избави нас, Боже, от чар колдовства. Вынь, о боже, наши закоптелые рты из поганых вёдер, сточных желобов и выгребных ям, на которых мы помешались. Избави нас, Господи, от нашего пребывания в помоях и отхожем месте. Наши уши окутаны газом йодоформ, в наших лёгких пасётся толпа винных грузчиков и личинок майского жука. Нас забросило в царство глистов и идолов. Крик об избавлении берёт верх.

Огненными палками они колотят твоих архангелов. Они заманивают твоих ангелов на землю и делают их толстыми и негодными к применению. Там, где ад граничит с раем, они сваливают своих пьяных в твою обетованную землю, и там звучат йодли Вагнера, вигалавейа, in Germano panta rei[44].

Твоя церковь стала домом насмешки, домом позора. Они называют нас богохульниками и наглыми гностиками. Однако из-под полноты плоти проглядывают их хулиганские и звериные морды. Как можно их любить? В выдвижных ящиках размножается число найденных эмбрионов, и в постелях нежится жирный увалень.

Они больше не замечают мумию в гамаке, забальзамированную рухлядь членов и бациллы холеры в пазах контрабаса. Нет больше юшки, каплющей из дымохода, и прогнившего ума отца семейства. Ещё в материнской утробе они продают друг другу вечную жизнь.

Они спекулируют пшеничной мукой, предназначенной для твоего святого причастия, и полощут себе горло кислым вином, которое должно было изображать твою кровь. Но ты прощаешь нам нашу низость, якоже и мы обещаем, что оставим до´лги наша.

Я мог бы пребывать и в другом времени. Но что мне пользы с того, Господи? Смотри, я осознанно укореняюсь в этом народе. Подобно цирковому голодарю я питаюсь аскезой. Но теории относительности недостаточно, как и философии “как будто”[45]. Наши памфлеты больше не производят впечатления. Явления экспансивного маразма множатся. Все шестьдесят миллионов душ моего народа просачиваются из моих пор. То твой крысиный пот, Господи. И всё-таки, спаси, помоги нам, духовный отец наш!».

Тут из уст Бульбо вывалился чёрный сук, смерть. И его бросили в гущу привидений. И смерть топталась по ним и плясала на них.

Господь же сказал: «Mea res agitur[46]. Он исповедовал эстетику чувственных ассоциаций, которые привязаны к идеям. Философию морали в гротесках. Его панацейка усваивается сладко». И он решил тоже плясать, потому что моление пришлось ему по вкусу.

И Бог с праведником плясал против смерти. Три архангела завили ему парик высотой с башню. И Левиафан свесил свою задницу с небесной стены и смотрел на происходящее. А над причёской Господа колыхалась корона высотой с башню, сплетённая из молений иудеев.

И поднялся ураган, и чёрт забился в тайные покои позади танцплощадки и кричал: «Серое солнце, серые звёзды, серое яблоко, серая луна». Тут солнце, звёзды, яблоко и луна упали на танцплощадку. Но привидения съели их.

Тут и говорит Господь: «Аулум бабаулум[47], огонь-пли!» И солнце, звёзды, яблоко и луна вырвались из утробы привидений и снова встали на свои места.

Тут смерть стала дразниться: «Ecce homo logicus![48]» и взлетела на верхнюю ступень. И разверзла свой Великий ароматизатор, чтобы доказать свой авторитет.

Тут Господь поразил её по голове таблицей категорий так, что голова со звоном разбилась на куски, и продолжал плясать с мужскими вывертами и проворными петлями. Смерть же растоптала таблицу категорий, а привидения съели её.