Тени утренней росы

По лестнице мы поднимаемся к большим пропилеям[22], обходим их и присаживаемся на деревянную скамейку в тени высоких кедров. Кедры зеленеют по всему периметру дворца, за исключением той его части, что подступает к самому краю плато. Прямо перед нами – центральный двор, предназначенный для проведения празднеств и религиозных обрядов. Энергичная дама-гид в просторных бриджах и футболке с надписью «CRETE» рассказывает о чем-то столпившимся вокруг нее туристам, которые в большинстве своем внимательно слушают, и только двое или трое торопятся сфотографироваться возле выставленных здесь же, во дворе, превосходных пифосов, предназначенных для хранения плодов, зерна, молока, меда, оливкового масла и вина.

– Смотри, – негромко говорит Нейл, указывая рукой, – вон там, на склоне горы Ида, находится пещера Камарес, где были найдены керамические сосуды с бело-оранжево-красными орнаментами на черном фоне и тончайшими стенками «под яичную скорлупу».

Есть ли хоть что-то, чего он не знает об этом острове? И сколько же времени ему пришлось потратить на изучение его истории плюс греческий язык? Похоже, он сделал это смыслом жизни. Могу ли я сказать что-то подобное о себе?

Я подавляю вздох, и Нейл бросает на меня быстрый внимательный взгляд.

– Устала?

– Нет. – Я делаю жалкую попытку улыбнуться. – Просто мне грустно.

– Почему?

Я могла бы назвать тысячу вымышленных причин, но неожиданно для себя говорю правду:

– Потому что мне тридцать пять лет, но моя жизнь растрачена впустую. Я получила архитектурное образование, но не спроектировала ни одного здания. Я постоянно пишу, но моих романов не найти на прилавках книжных магазинов – прежде всего потому, что ни один из них не закончен. Я ничто, пустое место, и уйду в ничто, и ничего после меня не останется. И когда я думаю об этом…

Почувствовав, что голос становится сдавленным от слез, я умолкаю. Еще не хватало устроить здесь, на берегу Ливийского моря, сцену, достойную телевизионной мелодрамы.

Некоторое время Нейл молчит, вежливо глядя в сторону. Потом протягивает руку:

– Взгляни.

Перед нами на залитом солнцем скалистом плато лежат руины Феста.

– Четыре тысячи лет назад на этом месте стоял прекрасный дворец. Дворец царя Радаманта, сына Зевса и Европы. Это был величайший из правителей, чья держава, совместно с державой царя Миноса, столетиями господствовала на море, вселяя ужас и благоговение в сердца чужеземных царей и военачальников. Его подданные жили в роскоши и довольстве в своем процветающем просвещенном государстве, поклонялись могущественным богам, вели захватнические войны, переделывая мир по велению собственных прихотей и страстей. И что ты видишь сейчас? – Он делает широкий жест, охватывающий крипту с двумя столбами, центральный двор и перистиль[23]. В слепящем свете послеполуденного солнца обнаженные раскопками руины кажутся еще более безжизненными. – Пески времени.

Его слова входят мне в сердце, как нож. И сразу же после этого наступает облегчение.

– Я только хотела сказать…

Нейл встает и стоя продолжает смотреть в том же направлении, куда указывал рукой.

– Это неважно, Элена.

В эту минуту, глядя на него, стоящего рядом – такого безумно привлекательного, такого живого, с теплой кожей и растрепавшимися от ветра темными волосами, – я осознаю совершенно отчетливо, что он смертен. Что он умрет. И лет через пятьдесят уже ни одной женщине не будет дано заглянуть в эти бледно-зеленые смеющиеся глаза, тронуть смуглое запястье с полоской браслета, ощутить тяжесть гибкого, жаркого, мускулистого тела, провести кончиками пальцев по застывшему от отчаяния лицу, повторяя очертания бровей и губ. Никогда.

– Ты художник, – привожу я не особо веский аргумент.

– Считаешь, это может служить обоснованием моего появления на свет?

– А разве нет?

– Взгляни, – повторяет он снова. – Ты до сих пор не поняла?

Яркий свет и глубокая тень делают останки древних стен черными с одной стороны и золотыми с другой. Перистиль в центре царских покоев с сохранившимися кое-где основаниями колонн. Взломанные землетрясением своды просторных кладовых…