Тени утренней росы

…длинные вереницы подданных, круглый год приносящих ко двору своего властелина излишки урожая, ибо здесь их следует хранить и обрабатывать, а также обменивать на привозные товары, оплачивать труд дворцовых хозяйственных распорядителей и распределять среди тех несчастных, которые не в состоянии себя прокормить. Ткани, древесина, оливковое масло, лечебные снадобья из местных трав, расписная утварь, украшения, бронзовые кинжалы, сосуды из драгоценных металлов – все это в изобилии стекается во дворец, где уже ждут чужеземные купцы, готовые предложить взамен золото, серебро и алебастр из Египта, медь из Турции и с острова Кипр, черный обсидиан с острова Мелос, корунд с Наксоса, ценные породы камня из Южного Пелопоннеса, слоновую кость из Сирии и многое, многое другое. Нарядные женщины, исполняющие ритуальные танцы на ежегодных празднествах в честь Великой Матери: на них длинные оборчатые юбки из крашеной шерсти и тугие корсажи, оставляющие открытыми груди, высоко зачесанные волосы украшены лентами, диадемами и изящными шпильками. Праздничные шествия, восторг и преданность в глазах ремесленников и крестьян. Эра благоденствия, о которой мы можем только мечтать…

…и снова раскаленные солнцем камни, немые и скорбные свидетельства былого величия.

– Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? – Нейл говорит, не глядя на меня. Говорит тихо и хрипло, безо всякого выражения. – Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.[24]

Меня пробирает озноб, несмотря на жару.

– Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается, – продолжает он еще тише. – Много таких вещей, которые умножают суету: что же для человека лучше? Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?[25]

Наблюдая за ним, стоящим так прямо и просто, я будто заново вижу морщинки в углах его страдальчески прищуренных глаз, подрагивающие от нервного напряжения губы, внезапно выступающую по всему телу испарину, свидетельствующую о какой-то внутренней боли, которая время от времени заставляет его сжимать пальцы в кулаки.

Он болен.

Эта истина открывается мне с ошеломляющей ясностью.

– Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем. – Он оборачивается и неожиданно подмигивает мне, оправдывая свою репутацию трикстера. – Итак, иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости[26].

Вытащив из кармана носовой платок, я прикладываю его ко лбу. Может, теперь у меня тепловой удар?

– Иными словами, – подвожу я итог, – делай что хочешь и не ной, потому что смысла в этом все равно никакого нет. Нет смысла. Все суета.

– Искать смысл там, где его заведомо нет, несомненно, суета.

Нейл возвращается на скамейку, и я с беспокойством обнаруживаю, что он тоже дрожит.

– Слушай, Екклесиаст, тебе не кажется, что мы перегрелись?

– Я пытаюсь сказать тебе, что смысл есть. Только не там, где ты его ищешь.

– Где же нужно искать? Подскажи.

– Ничто не теряется в этом мире, даже пар, который исходит из наших уст: как все вещи, он имеет свое место и свое назначение, и Святой, да будет благословен Он, заставляет его служить Своим Деяниям; ничто не падает в пустоту, даже слова и голоса человека, но все имеет свое место и назначение.[27]

– Ты мастер говорить загадками.

– В самом деле? Прости, но есть вещи, до которых каждый должен доходить своим умом.