Тео (СИ)

— Ребята! Завтра в девять открывается моя первая выставка! Всем, кто придет меня поддержать, вечером наливаю шампанского!

Ее голос встречают овациями и одобрительным гулом. Я смотрю снизу вверх на ее спрятанную в джинсовый комбинезон фигуру и думаю, что сейчас эта толпа подхватит ее на руки и унесет, ликуя, по сумрачному коридору в вечерние улицы.

В мою сторону она не смотрит. Я больше не прославленный подвигами султан. Я — пустынный изгнанник. И мое место в стороне от общего веселья.

Тоскливо и хочется выпить. Я ищу глазами винную бутылку, а нахожу Матиаса. Он ловит растерянность в моем лице и подходит, усаживаясь между мной и Клэр.

— Можно я сегодня у тебя переночую?

— У тебя проблемы?

Он не умеет просить о помощи. Матиас — человек-улыбка. Человек «все в порядке». Он и сейчас улыбается.

— Меня из общаги выгнали на прошлой неделе.

— И где ты ночевал все это время? — с возмущением вмешивается Клэр.

— В мастерской, — пожимает плечами Матиас.

Я беру его бокал. Клэр вздыхает и уходит.

— Поживи у меня. Никаких проблем. За что выгнали?

Матиас не отвечает. Он сосредоточенно скручивает сигарету. Табак пахнет сладостью, деревом и гвоздикой.

Толпа в комнате поредела, а я не заметила, как люди начали расходиться. За окнами глубокая ночь и даже ветерок с балкона больше не кажется теплым.

На край дивана подсаживается Нази. От красного вина ее округлое лицо зарумянилось. Светлые волосы выбились из пучка и золотятся в свете догорающих свечей. Нази смотрит на нас так, что на мгновение напоминает мне профессора Этье. Может, Нази тоже с Олимпа? Артемида?

— Матиас, ты — грек? — требовательно спрашивает Нази. Он даже садится чуть ровнее.

— Я — испанец.

Она прищуривает глаза и делает глоток из кружки. Наверное, сейчас поднимет с пола лампу и будет светить ему в лицо. Есть в Нази что от кгбешника. Главное, не говорить этого вслух.

— Почему Матиас, а не Матео?

— У нас уже есть одна Тео, — Матиас обнимает меня одной рукой и прикуривает. Нужно отправить его в душ. Он пахнет, как лесоруб.

— Нази, чем кормить уток? — успеваю спросить, прежде чем она встает.

— Хлебом.

Нази удаляется, не позволяя сообщить, что она ошибается.

========== — 5 — ==========

Наконец, квартиру окутывает сонное оцепенение. Даже у Мишель становится тихо. Мы с Матиасом собираем в гостиной посуду, но даже фарфоровый звон не нарушает тишины, словно скатывается в нее и тает.

Потом Матиас идёт в душ, а я — к Клэр. Но сегодня дверь заперта. Я прислушиваюсь. В щель просачиваются неуверенные отсветы. Она не спит. Просто не хочет меня видеть.

Я не стучу. Каждый может не хотеть меня видеть. По крайней мере иногда.

В спальне открываю окно, зажигаю ночник, достаю ещё подушку. Раскатываю на полу запасной матрас. Что-то вроде футона. Теплое одеяло тоже есть, можно не бояться сквозняков.

Матиас уже жил здесь неделю. Это было в феврале. Несмотря на холод, он предпочитал спать отдельно, на полу, расплескавшись по матрасу, а не тесно прижавшись друг к другу в теплой постели. Матиас странно понимает личное пространство. И комфорт.

Лежа поверх скомканного одеяла, я понимаю, что вот теперь, в собственной постели, спать уже совсем не хочу. Внутри все требует движения. Дело, наверное, в полнолунии. Огромная, идеально круглая луна висит над крышей соседнего дома и ее синеватый свет заглушает фонари. Лёгкая дымка облаков похожа на кокетливый тюль, шифон. Мы смотрим друг на друга, не отрываясь, пока в комнату не входит Матиас.

Он в моем изумрудном османском халате, но на султана тоже не тянет. Какой султан станет светить худыми коленками? Разве что очень современный.

Матиас садится на край кровати, потягивается, как кот, даже что-то муркает. Он пахнет кокосовым лосьоном для тела и мятным — после бритья. Кожа у него сатиновая, нежная. Я молча прижимаюсь к ней щекой, проглаживаю кончиками пальцев, запускаю руки под халат. Косички и дреды мокрым змеями вьются по плечам. Сладость кокоса, мята и мускус, и лёгкая пряность гвоздики, и терпкое тепло табака. Мне хочется укусить его. Облизать. Запечатать в стеклянную банку, как эфир, сохранить на годы в темноте и прохладе. Вдыхать от тоски и скуки.

— Кто изваял тебя из темноты ночной…

Мы лежим, обнявшись. Матиас погасил ночник. Только Луна подсматривает за нами в окно.

—…Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Ты пахнешь мускусом и табаком Гаваны,

полуночи дитя, мой идол роковой{?}[“Sed non satiata” Шарль Бодлер, перевод А. Эфрон]…

Слова перекатываются на языке, пока мы медленно касаемся друг друга. Матиас слушает, улыбаясь. Его глаза блестят, как колодцы в лунную ночь. Мой голос становится тише, бархатнее. Прерывается нашим дыханием.

— Кто это? — шепчет Матиас. Изумрудный халат валяется на футоне. Его сердце под моим ухом бьётся быстро-быстро, словно ритуальные барабаны в африканской ночи.

— Бодлер.

— По-моему это мужчина должен читать женщине, — улыбается он шепотом.

— Выучи и прочти мне в следующий раз. Красиво ведь?

— Красиво.

Дважды щелкает зажигалка. Я привстаю, чтобы открыть окно. Смущенная луна почти целиком скрылась в своих вуалях, как викторианская старая дева.