Теорема Столыпина

Без упорной умственной работы, без исторической борьбы, просто вследствие того, что он от одряхлевшей Византии получил православие, он становился избранником Божьим, призванным возвестить миру новые, неведомые до тех пор начала.

И среди этого народа носителем его самосознания являлся маленький кружок славянофилов, которые выступали как пророки будущего и обличители современного человечества. Они возносились на недосягаемую высоту, с которой они в безграничном самоуслаждении презрительно смотрели на гниющий западный мир и на жалких поклонников этой отживающей свой век цивилизации.

И патриотизм, и религиозное чувство, и народное самолюбие, и личное тщеславие — все тут удовлетворялось.

Но, конечно, все это было не более чем чистое фантазерство, лишенное всякого научного, как исторического, так и философского, основания»³¹⁷.

Чичерина эти построения не устраивали, и у него было немало единомышленников.

Вместе с тем мы понимаем, что трудно устоять от соблазна считать свой народ «солью земли».

Трудно равнодушно воспринимать учение, которое тешит «и патриотизм, и религиозное чувство, и народное самолюбие, и личное тщеславие».

Сплав самодовольства с мессианством — сильный наркотик. Мы знаем, что в течение последних 180-ти лет аргументы славянофилов вовсю использовались и используются в наши дни пропагандистами самых разных направлений, даже враждебных друг другу. И — воспринимаются миллионами людей, живших в Российской империи, в СССР и живущих в современной России. Приятно сознавать свою принадлежность к народу-«Божьему избраннику».

Тем более, когда эта идея словно бы получает подтверждение на международном уровне.

Книга Гакстгаузена имела достаточно широкий резонанс в Европе. Общиной, как мы знаем, заинтересовался «объединитель Италии» Камилло Кавур.

Славянофил Кошелев, встречавшийся с ним в 1858 г., восторженно передает его замечательные слова: «Да, я вижу, что вы имеете такое учреждение, которое спасет вас от многих бедствий, ныне терзающих Европу и грозящих ей в будущем нескончаемыми беспорядками. Вы очень счастливы: для вас будущность нестрашна». Кошелев уверяет, что Гакстгаузен, «которому, наконец, мы (славянофилы — М. Д.) втолковали смысл и значение русской общины» понял ее «только умом — как статистический факт, а вовсе не как зародыш, как залог великой будущности России», а вот Кавур «душою» воспринял «наш народный дух и превосходство нашей общины»³¹⁸.

Точка зрения Кавура была очень популярна в России. Знаменитый адвокат Ф. Н. Плевако вспоминал в начале XX в.: «Мы с восторгом цитировали фразы, кажется, Кавура, сказавшего, что русская община в руках русского Царя — сила, стоящая самой громадной армии, и не хотели ничего, кроме общины. Упрочив законодательными контрфорсами сию ветхую храмину, мы не замедлили воспользоваться ею для многообразных социальных и правительственных целей»³¹⁹.

Плевако, как и тысячи мыслящих русских людей, к началу XX в. избавился от общинных иллюзий. Однако его слова хорошо показывают меру их гипнотического воздействия.

О том же пишет, например, и видный государственный деятель А. Н. Куломзин — славянофильский «взгляд на нашу общину, как на носительницу чего-то особенного, как на великую панацею от грядущих зол пауперизма, получил полное и весьма искусное развитие в тогдашней экономической русской литературе.

Взгляд этот необычайно льстил национальному самолюбию, и не удивительно, что чересчур многие не славянофилы беззаветно поверили этому учению.

У меня взгляд этот так сильно засел в голове, что ни путешествия по Европе, ни созерцание там успехов земледелия в руках частных собственников, ни прилежное изучение политической экономии не изменили моих взглядов. Лишь смутное время 1905–1906 гг., указавшее на тот социалистический путь, который развила община в быту крестьянского сословия, окончательно меня отрезвило»³²⁰.

В то же время очевидна и наша неприятная слабость к снисходительным похвалам каких-то иностранцев.

Однако дело было, конечно, не только и не столько в желании людей слышать о себе приятное.

Нам сейчас не очень просто понять, насколько вся указанная выше проблематика была важна и актуальна для людей того времени.