Теорема Столыпина

Началась постепенная либерализация режима, которая, впрочем, шла очень непросто. Обновлялся высший эшелон власти, из которого удалялись наиболее одиозные фигуры прошлого царствования. Немного расширилось пространство свободы мысли и слова. Перестали ограничивать число студентов в университетах, на Запад «для усовершенствования в науках» за счет казны поехали молодые ученые, смягчилась цензура, хотя обсуждать политические вопросы и, в частности, освобождение крестьян, разрешили далеко не сразу. Начали публиковать запрещенные сочинения русских писателей, в том числе и Гоголя, работы опальных прежде славянофилов велено «рассматривать обыкновенным цензурным порядком».

Особый резонанс вызвало прощение государственных преступников, декабристов и петрашевцев, лишенных прав состояния и сосланных в Сибирь или сданных в солдаты. Им и их детям вернули все права, в том числе титулы и потомственное дворянское достоинство, и разрешили жить везде, кроме обеих столиц. Напомню, что цесаревич Александр еще в 1837 г. просил отца простить декабристов, с которыми он познакомился в Сибири. Были амнистированы участники польского восстания 1830–1831 гг. Затем — ликвидированы ненавистные народу военные поселения.

Это, конечно, не могло не вызвать эмоционального подъема в обществе, который, наряду с ширящимися слухами о подготовке эмансипации крестьян, во многом определил общественную атмосферу первых лет царствования Александра II.

Многим было ясно, что по окончании войны Александр II должен заняться внутренними проблемами Империи — тут необходимость истории и надежды общества совпадали.

Но — как заняться?

Чем именно заняться?

Как стране жить дальше?

Что конкретно нужно делать?

Это были самые злободневные, воистину животрепещущие вопросы, на которые не было единого ответа.

Об этом сложнейшем времени нужно писать отдельно.

Если с критикой с самого начала нового царствования было все в порядке, то с конструктивной программой было сложнее. Мы с детства знаем, что Крымская война показала «гнилость и бессилие царизма».

Однако в ту пору связь между катастрофой в Крыму и крепостничеством не для всех была очевидна, далеко не все понимали (или делали вид, что не понимали), что в основе поражения лежало крепостнический режим, пропитавший все поры государственного организма, десятилетия показухи и неадекватного восприятия самих себя.

Поэтому неверно думать, что русское общество дружно бросилось освобождать крестьян.

Так, представители старшего поколения, в том числе соратники Николая I зачастую не видели необходимости в кардинальных переменах. Можно сказать, что, дескать, оно и понятно, эти люди банально устарели — ведь они в юности пережили Тильзит, воевали с Наполеоном. Однако это будет упрощением, потому что с ними были солидарны и более молодые представители дворянства, которых устроили бы некоторые послабления николаевского режима, возможность «дышать и говорить» более свободно, но которые вовсе не стремились лишать себя привычного образа жизни.

Тем не менее, проблема ликвидации крепостного права постепенно властно выдвинулась на первый план.

С. М. Соловьев, говоря о «либеральных речах», критиковавших прошлое и настоящее и требовавших «лучшего будущего», отмечает, что «было бы странно», если бы их главной темой «не стало освобождение крестьян. О каком другом освобождении можно было подумать, не вспомнивши, что в России огромное количество людей есть собственность других людей (причем рабы одинакового происхождения с господами, а иногда и высшего: крестьяне — славянского происхождения, а господа — татарского, черемисского, мордовского, не говоря уже о немцах).

Какую либеральную речь можно было повести, не вспомнивши об этом пятне, о позоре, лежавшем на России, исключавшем ее из общества европейских, цивилизованных народов?

Таким образом, при первом либеральном движении, при первом веянии либерального духа, крестьянский вопрос становился на очередь. Волею-неволею надобно было за него приниматься. Кроме указанного нравственного давления указывалась опасность для правительства: крестьяне не будут долго сносить своего положения, станут сами отыскивать свободу, и тогда дело может кончиться страшною революциею. Освобождение совершилось.

Сто лет тому назад Екатерина, спросившая Россию относительно освобождения крестьян, услыхала ответ резко, решительно отрицательный… Александр II не спрашивал об этом у России, и конечно, если б вопрос был подвергнут тайной всеобщей подаче голосов (исключая, разумеется, крепостных), то ответ, надобно полагать, вышел бы отрицательный»⁸.

Ликвидация крепостничества была задача колоссальной важности и сложности, перед которой самодержавие долго пасовало. Даже попытки его ограничения встречались помещиками в штыки.

Вдумаемся.

Реформа 1861 г. прямо затронула жизнь и судьбу, с одной стороны, примерно 130 тысяч помещиков и членов их семей, а с другой, 23 миллионов крепостных обоего пола (в 1880 г. население Франции составляло 37,4, Италии -28,9, Испании — 16,3 млн. чел.).