Теорема Столыпина

Помимо «казенных пособий война еще и косвенным образом увеличивала денежные доходы крестьянина. Она оставила в его карманах ту сумму, которая тратилась раньше на покупку водки и других спиртных напитков. Для всей России эта сумма составляла почти 1,25 млрд руб. в год. Вместе с доходом от казенных пособий составлялась внушительная цифра (для 1916 г., например, — 2,5 млрд руб.), которая с избытком перевешивала денежные убытки от разорения промыслов»⁴⁵².

Понятно, что развитие аграрного сектора в годы Первой мировой войны, как и всей экономики, шло неоднозначно. Тем не менее вывод Литошенко категоричен: «Военное хозяйство принесло крестьянину не вред, а пользу. Все исследователи и наблюдатели деревни констатируют ее значительный расцвет с первого же года войны. Вместе с потоком бумажных денег в деревню потекли предметы городской культуры и комфорта. Крестьянин стал обзаводиться лучшей одеждой, обувью, граммофоном, мягкой мебелью. Сельское население переживало период небывалого ранее благополучия»⁴⁵³, что лучше всего доказывает сельскохозяйственная статистика этого времени.

При этом успехи деревни не были эфемерными. Если в торгово-промышленной сфере влияние войны было неоднозначным, то в аграрном секторе война усилила и укрепила тенденции, сформировавшиеся в крестьянском хозяйстве в годы реформы.

Война не требовала от сельского хозяйства чего-то необычного, как это было с промышленностью, которой пришлось перестраиваться на военный лад. Все производство мирного времени было востребовано и в войну.

«Не будет преувеличением сказать, — завершает свою мысль Литошенко, — что, если бы мировая война не окончилась для России революцией, русское сельское хозяйство начало бы свой путь послевоенного развития от более высокой точки, чем та, на которой его застала война»⁴⁵⁴.

Есть и другие свидетельства того, что отнюдь не бытовыми проблемами, в том числе проблемой питания, исчерпывалась жизнь людей в 1914–1916 гг.

Напомню, в частности, что с 1 января 1914 г. до 1 января 1916 г. число кредитных кооперативов увеличилось на 2423, а количество их членов — на 1817,2 тыс. человек, то есть на 18,6 % и 22 % соответственно.

В 1913 г. число сберкнижек выросло на 515,8 тыс., за 1914 год — на 248,8 тыс., за 1915 г. — на 714,7 тыс., а за первые полгода 1916 г. — на 1028 тыс., то есть больше, чем за 1914-й и 1915 гг. вместе взятые. На 1 января 1914 г. в сберегательных кассах насчитывалось 8609 тыс. книжек, а на 1 июля 1916 г. — 11 013 тыс.⁴⁵⁵, то есть на 27,9 % больше.

Если в 1913 г. было открыто 548 новых государственных сберегательных касс, в 1914-м — 500, а в 1915-м — 802, то за январь — сентябрь 1916 г. — 2730 (!). В итоге на 1 октября 1916 г. в России числилось 12 585 сберегательных касс, то есть на 4033 кассы (на 47,1 %) больше, чем на 1 января 1914 г.⁴⁵⁶ Иными словами, за неполных три года число сберегательных касс выросло почти в полтора раза.

Полагаю, это совсем неплохие, а главное — весьма неожиданные показатели для страны — участницы тотальной войны, мобилизовавшей самую большую в мировой истории армию — порядка 14 млн. мужчин, многие из которых были главами семейств.

Эти цифры плохо сочетаются с образом доведенного до отчаяния, до безысходности и так далее народа.

Так в чем же, спросят читатели, причина взрыва «народного гнева»?

Парадокс, однако, в том, что в феврале 1917 г. никакого взрыва не было. «Конец самодержавия» происходит даже без аккомпанемента холостого выстрела «Авроры». Февральские события возникают как бы ниоткуда, что прямо ставит вопрос о мере предопределенности свержения монархии.

Традиционная точка зрения состоит в том, что Февраль 1917 г. — это, условно говоря, ответ Истории на «системный кризис самодержавия». Убедительно аргументированная позиция С. В. Куликова такова — Февраль 1917 г. — это успешный верхушечный заговор под лозунгом «революция во имя победы», вызванный стремлением переломить ход войны, отодвинув от руководства Николая II с его «изменницей»-царицей, запредельно уронивших «распутинщиной» свой престиж. Заговорщики, находившиеся в тесном контакте с Рабочей группой ЦВПК, сумели прежде всего через Гвоздева в нужный момент поднять петроградский пролетариат и придать своему заговору вид массового возмущения народных масс⁴⁵⁷.

Разница между этими подходами — громадная.

Потому что в первом случае — речь идет о глобально неверной стратегии развития страны в течение длительного периода, а этому противоречит все, что мы знаем о преобразованиях Столыпина.