Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 1

Чаще всего этот тип реализовался в форме обращения пленного врага в рабство – вместо того, чтобы его убить. Разумеется, такое рабство, как правило, представляет собой пограничный случай абсолютной внутренней враждебности, однако здесь уже имеет место социологическое отношение, а тем самым предпосылка для смягчения вражды.

Заметим, что нередко провоцируют обострение противостояния для того, чтобы смягчить его. Такая провокация вовсе не стремится вызвать взрыв вражды, как врач прорывает нарыв. Она исходит из уверенности, что противная сторона не переступит известных границ, и обострение антагонизма исчерпает его напряжение либо обнаружит для противника его собственную глупость.

Монархи нередко ставили во главе оппозиции одного из принцев, так поступал, например, Густав Ваза. Оппозиция приобретала больший вес; из-за этого к ней присоединялись элементы, которые прежде держались в стороне, однако именно поэтому она начинала держаться в более строгих рамках. Таким образом, правительство, на первый взгляд, существенно усиливая своего противника, снимало радикальную остроту противостояния.

С пограничным случаем совсем иного рода мы сталкиваемся там, где источником конфликта является, по-видимому, лишь жажда борьбы.

Пока у борьбы есть объект, пока конфликт мотивирован корыстью или властолюбием, гневом или местью, борьба обусловлена общими нормами и обоюдными ограничениями, причем двоякого рода. С одной стороны, источником ограничений служит сам предмет или желательное состояние, ради достижения которого идет борьба. С другой стороны, когда речь идет о достижении цели, лежащей за пределами самого конфликта, фоном борьбы служит сознание, что любая цель в принципе достижима разными средствами. Жажда собственности или власти, даже желание уничтожить врага могут быть удовлетворены не только путем борьбы, но и с помощью разных других действий и комбинаций. Там, где борьба есть лишь средство, определяемое целью, terminus ad quem8 ничто не мешает ввести ее в определенные рамки или вовсе прекратить, если с таким же успехом можно добиться цели другими средствами.

Но там, где борьба определяется исключительно субъективным terminus a quo9 (т. е. внутренним импульсом), там, где налицо внутренние энергии, которые могут найти выход лишь в борьбе, – там борьбу нельзя заменить чем-то иным, там она – самоцель, и ее содержание вполне свободно от примеси иных форм отношений.

Подобная борьба ради борьбы связана, по всей видимости, с известным формальным побуждением к враждебности, которое порой прямо-таки бросается в глаза наблюдателю-психологу. О различных формах этого побуждения нам теперь самое время сказать несколько слов.

Моралисты скептического толка говорят о естественной враждебности человека к человеку – homo homini lupus est10; «в несчастье наших лучших друзей есть что-то такое, что нам не совсем неприятно». Однако и прямо противоположная по духу моральная философия, которая возводит нравственное бескорыстие и самопожертвование к трансцендентным основам нашего существа, в данном вопросе недалека от этих пессимистов. Она тоже признает, что среди множества непосредственных желаний и импульсов, доступных наблюдению, такой мотив, как преданность другому, не обнаруживается. Иными словами, человек, рассмотренный с эмпирической и рациональной точки зрения, есть законченный эгоист. Как-то обойти этот природный факт невозможно, оставаясь в рамках самой природы, требуется deus ex machina11 метафизического бытия, чтобы мы действовали вопреки своему естеству.

Таким образом, естественное противостояние как форма или основа человеческих отношений должно занимать, по меньшей мере, столь же важное место, как и другая форма – симпатия между людьми. Только смешением обеих мотивировок можно объяснить такие явления, как, например, повышенный интерес человека к страданиям других.

На то, что антипатия к людям заложена в самом нашем существе, указывают и нередкие проявления так называемого «духа противоречия». Этот дух живет отнюдь не только в убежденных негативистах, которые встречаются почти во всяком дружеском или семейном кругу, в любых комитетах, среди театральной публики, приводя в отчаяние окружающих. И не надо думать, что главной ареной его триумфов служит политика, просто там записные оппозиционеры больше на виду. Классический тип оппозиционера описывает Маколей, он говорит о Роберте Фергюсоне: «Его негодование вызывали не Папа или протестантизм, не монархическое или республиканское правительство, не дом Стюартов или дом Нассау, а что угодно, что в данный момент торжествовало».

Подобные случаи часто приводят как примеры «чистой оппозиционности», однако это не совсем так. Такие «вечные оппоненты», как правило, выступают в качестве защитников попираемых прав, борцов за правду, рыцарственных поборников притесняемых меньшинств.