Теория бесконечных обезьян

На хмарь с томатным соком приходится посмотреть. Они – одевающиеся в белое – считают поддержание зрительного контакта незаменимым атрибутом стерильной, вожделенной такой, полузабытой нормальности. Глаза бы не видели никого, никогда, но надо. И сказать нужно что-нибудь тоже стерильное, правильное, в духе:

– Я чувствую себя хорошо. И я обещаю больше себя так не запускать.

Сотрудник года. Портрет на доске почета. Перевыполненный KPI и 135 % премии. Все к черту. К черту, потому что небо над головой – не его. Потому что он нашел баг в игре. Потому что он сказал: «Иди».

Хмарь с томатным соком уже не сидит напротив – встала и листает историю болезни. Щурится, всматриваясь в записи Али-Бабы, то есть Алины Петровны, пожилого лечащего врача, которую так прозвали за широкие плечи и могучую поступь. Долго читает, вдумчиво и наконец – снова пытливо зыркает. Странные глаза, цвет меняют, как детские колечки-хамелеоны. Сейчас вот потемнели.

– То есть вы больше не будете рассказывать коллегам о том, как попали в пространство компьютерной игры, которую сами же разрабатывали, и провели там почти месяц, сражаясь с… разбойниками и инквизицией, если я правильно поняла?

Нестерильно. Конечно же, это для нее нестерильно, это мерзкая грязь в чужом мозгу, которую вывозили, вывозили здоровенными грузовиками, и надо выяснить: вывезли ли? От тона все скручивает. А в памяти звезды – яркие, слепящие, на синем небе, которое можно вдыхать, как морской воздух. И ромом кокосовым пахнет. И болит раненое тело. Надо держаться. Надо. Вдох. Выдох. Уберите ваши грузовики.

– Рассказывать не буду.

Проклятье. Интонация нужная не получилась, не срастется все так просто. Они ведь за что-то получают белые халаты вместо смирительных рубашек, и деньги, чтобы покупать красную помаду, и право вот так сочувственно глядеть на тех, у кого халата нет, и рубашки нет, и души больше нет. Они не идиоты. Вот и хмарь с томатным соком все понимает. Папку плавно откладывает, на стол опирается. Острые ногти – красный чили, присыпанный солью белых блесток.

– Значит, верить не перестанете?

И голова сама – вправо-влево, механически. Как перестать? Как, когда все правда; как, когда сталь в руку ложилась словно родная, и ладонь его тоже; как, когда не верить равно не быть или быть не собой. В клетке из бетона и стекла, среди очкастых, языкастых, выстукивающих коды и зовущих порожденное – живое, целые миры, ниточки судеб – дрочиловом? Как не верить? Если там не лучше, то не лучше нигде.

Красные губы – вдруг полумесяцем, рожками вверх, в ободряющую улыбку.

– Знаете… игра просто бомба по рейтингам. Всем так нравятся сюжет и атмосфера. И персонажи. Вы же участвовали в разработке… даже шлифовали часть концепт-артов, верно?

Слово «концепт-арт» для доктора – как для бесхалатных названия препаратов, которые здесь колют и глотают. И это располагает: доктор хочет говорить на одном языке. Не может, но старается. Как не проникнуться, когда с тобой хотя бы пытаются общаться на твоем языке, вместо того чтобы остервенело талдычить на собственном или вовсе молчать?

– Да. Я… была активным членом команды в этом проекте.

Задумчивое молчание. Потом:

– Всем очень нравится молодой предводитель одной из банд разбойников. Капитан Даймонд, верно?.. Трагичная личность. Сирота, у которого особые счеты с лидером ордена докторов-инквизиторов?..

«А-ли-са. Алиса. Ты должна вернуться домой, понимаешь? Должна. Это не жизнь, для тебя – не жизнь, это…»

Ему нравилось произносить имя по слогам. Он будто нанизывал простые буквы-раковины на грубую нить, а на последнем слоге всегда улыбался тому, что получилось. Ей.

Слезы. Во рту – соленый привкус, прокушена губа. Вдох. Выдох. Так нельзя, нет. Это вроде бы называется «рецидив». Если рецидив, то снова комната, снова таблетки, снова ватага мозговых грузовиков с водителями в белом, снова…

– Да, он очень хорош. И это… сложный игрок.