Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Не бойтесь сознаться в ваших заблуждениях: позор этих заблуждений падает на ученых в массе, а не на какую-либо категорию их в отдельности. Не думайте, что физики и литераторы непричастны к этому всемирному позору. Разве им, как и вам, не дано рассудка и здравого смысла, чтобы понять и разоблачить эту сплошную нелепость? Да, нелепость носит всеобщий характер, поскольку вы не умеете исцелить человечество от самого позорного из социальных неурядиц – от бедности. Пока бедность существует, ваши глубокие науки – лишь патент на помешательство и бесполезность; вы со всей вашей мудростью – лишь легион безумцев.

Вы именуете себя проводниками разума. Лучше помалкивайте, пока существует строй Цивилизации: он противоречит рассудку, если рассудок учит умеренности и правде. Где на земном шаре расцветала Цивилизация? Она расцветала в Афинах, в Париже, в Лондоне, где люди не были ни воздержаны, ни правдивы, где они были в сильной мере рабами своих страстей и предавались интригам и роскоши. А где Цивилизация прозябала и не шла дальше жалкой посредственности? В Спарте, и в первые века в Риме, когда страсти, наслаждения и роскошь были развиты слабо. На основании этого исторического опыта разве можно сомневаться в том, что строй Цивилизации противоречит рассудку, который, по вашим словам, велит умерять страсти? Можно ли сомневаться в необходимости изгнания такого разума для сохранения строя Цивилизации и его дальнейшего прогресса!

Ваша наука пользовалась некоторой популярностью в Древнем мире, но это потому, что тогда она льстила страстям; в ту пору, когда точные науки и литература находились еще в колыбели, для воображения и для любознательности было мало пищи; люди должны были жадно цепляться за догмы, которые открывали широкое поле для споров и интриг. Неточная философия в ту пору находила опору в союзе с точными науками и религией. Пифагор, мастер по части морали, был одновременно хорошим геометром и чтимым прелатом. Он основал монастырь, где творил чудеса, оживляя мертвых и проделывая другие фокусы; его неофиты подвергали себя самым суровым испытаниям, как в наши дни трапписты[106]. И, наконец, если эти моралисты пользовались благоволением со стороны народа, это объясняется тем, что мифологическая религия была своего рода аксессуаром к священству, наподобие монашества в религии католической.

В то время как ригористы древней философии соблазняли народ практикой аскетизма и изучением полезных наук, другие, более снисходительные секты (например эпикурейцы) вербовали на свою сторону «порядочное» общество и создавали священнодействующие группы, которыми увлекались празднолюбцы[107], как в наши дни бездельники Парижа страстно увлекаются тем или иным театром, тем или иным актером. Мы видим, что престиж морали у греков был основан на суеверии малых и праздности сильных мира, и, в конечном счете, мораль потворствовала страстям; разум же тут не при чем.

Другие времена – другие нравы. Моральные секты у римлян уже не пользовались престижем, и Катон в связи с одной интригой, в которую были замешаны греческие софисты, добивался изгнания из Рима всех философов; это свидетельствует о том, что у римлян они уже не пользовались репутацией святых.

Что касается людей нового времени, то моральная философия возродилась у них лишь для того, чтобы умереть естественной смертью. Вначале она рабски подражала древним; тщетно пережевывала она их желчную критику страстей и богатств, но что было забавно в Афинах, то уже не забавляет в Париже и в Лондоне. Неточные науки – что моды: их век недолог. Секта моралистов почти сошла со сцены; оторвавшись от религии и точных наук, она едва смеет выступать в доспехах из модных словечек, вроде аналитического метода, используемых для велеречивых разглагольствований о страстях и метания в них стрел. Так старик, одиноко сидя у своего камелька, ворчит на современный век, которому до него уже нет дела.