Теория литературы. Проблемы и результаты

Во-вторых (это обстоятельство связано с первым), поворот науки о литературе от автора к читателю, о котором не раз говорилось выше, парадоксальным образом ведет к отказу от герменевтических методов, составлявших непременное достояние традиционного филолога. Хотя герменевт – это просто особо внимательный, методологически сознательный читатель, но для того, чтобы он мог применять свою технику толкования, необходимо понятие об авторе и авторской интенции, которую он пытается понять. Когда же литературный текст рассматривается независимо от авторских намерений, как результат действия безличных социокультурных сил и реализация надындивидуальных структур, то на место почтительного читателя-толкователя заступает либо субъект вольной культурной игры, не связанный никакими обязательствами перед интерпретируемыми текстами (в таком бесшабашном образе нередко представляют себе теоретиков «деконструктивизма»), либо внешний наблюдатель массовых культурных процессов, который описывает литературу «с чужих слов», сам не читая ее текстов.

В условиях такого дисциплинарного передела, когда филологическая наука о литературе рискует раствориться в составе иной, по-другому устроенной и даже, возможно, не совсем научной науки, а теория литературы XX века стала если не причиной, то проводником процесса, приведшего ее к этому состоянию, – одной из стратегий ее сохранения становится критическое и историческое самоосмысление. Этим объясняется значительный рост исследований по интеллектуальной истории, написанных, как правило, филологами и посвященных истории самой теории литературы, ее происхождению и контекстам, в которые вписывались ее свершения. Отчасти такая задача стояла и перед настоящей книгой, хоть она и не является историческим повествованием.

В исторической и метатеоретической рефлексии о теории литературы можно выделить три подхода: литературный, идеологический и культурологический.

Объяснять развитие теории литературы через развитие самой литературы – естественный и широко практикуемый метод. Так поступают, например, многие историки русского формализма, соотносящие эту научную школу с русским футуризмом (с которым у нее действительно было много связей – и личных, и идейных) и, шире, с русской литературой революционной эпохи[493]. Так поступает, уже применительно ко всей международной теории, Антуан Компаньон, считая ее главным интеллектуальным актом авангардистскую радикализацию идей и критику «здравого смысла». Теория видится ему как оппонент истории литературы, адвокат творческих возможностей самой литературы и в конечном счете «последний европейский интеллектуальный авангард»[494], продукт встречи структурной лингвистики и семиотики с марксистской критикой культуры в 1950–1960-х годах. Действительно, некоторые видные теоретики тех лет, особенно французские (образцовым примером является Ролан Барт), были одновременно активными литературными критиками, поддерживавшими эксперименты «нового романа» и других авангардных направлений. При таком истолковании теории ее научные претензии не опровергаются, но релятивизируются, ее концепции редуцируются до художественных жестов.

Теорию литературы пытаются объяснять также внелитературными и вненаучными факторами, прежде всего социальным и идейным развитием XX века. Терри Иглтон в своем уже упоминавшемся (см. Введение) учебнике ищет для каждой из сменяющихся теоретических школ, по выражению марксистской критики, идеологический эквивалент. Так, становление в XIX веке университетской дисциплины под названием «английская литература» связывается у него с утверждением либерально-демократического национального государства, которому требовалась светская моральная доктрина, основанная на литературе и искусстве; «новая критика» в Америке и европейская герменевтика объясняются через уход критика от социальной реальности и неявное признание им частной собственности на смысл (его дело не прибавлять к произведению новые смыслы, а доискиваться до тех, которые вложил туда автор-хозяин); структурализм борется против буржуазного здравомыслия и постулирует абсолютного читателя, не связанного никакой социокультурной идентичностью и способного улавливать сразу все смыслы и все черты текста (утопия неотчужденной личности). Идеологическая критика формализма и структурализма была и остается излюбленным занятием теоретиков-марксистов, от Павла Медведева в 1920-е годы до Фредрика Джеймисона в 1970-е[495]. При такой критике претензии теории на научную объективность опять-таки ставятся под вопрос, но под ними обнаруживаются не литературно-художественные, а социально-политические интенции.