Теория литературы. Проблемы и результаты

Большой объем обследуемого материала побуждает изучать его не только временное, но и пространственное распределение – строить статистические модели распространения литературных фактов по территории стран, регионов, континентов. Эти модели не обязательно привязаны к государственным границам – создателями и носителями той или иной «национальной» литературы могут оказаться иммигранты, «субальтерны» из нынешних или бывших колоний, представители различных языковых и культурных диаспор. Сделавшись историей диффузных миграций и мутаций, а не каузально связанных событий, история литературы отказывается от одномерной темпоральной формы (будь то однолинейная филиация или соперничество нескольких «линий» в теории эволюции) и развертывается в мировую пространственную картину. В движении литературы различаются два процесса, отчасти соответствующие традиционной и современной культурным эпохам: с одной стороны, собственно эволюция, характеризующаяся дивергенцией, разветвлением и усложнением традиций, а с другой стороны, миросистема (термин, взятый Ф. Моретти у Иммануила Валлерстайна), характеризующаяся гомогенизацией разных национальных литератур под воздействием ведущих культурных метрополий; метафорой первого процесса служит растущее и ветвящееся дерево, метафорой второго – волна, прокатывающаяся по всему миру, от центра к периферии.

Таким образом, новые методы исторического исследования сулят в перспективе географическую универсализацию литературных штудий и, быть может, создание объективно обоснованной и не ограниченной каким-либо каноном истории всемирной литературы.

Заключение

Теория литературы в современном понимании термина развивается уже около ста лет. В ней успели смениться несколько значимых школ, в разное время занимавших лидирующее место: русский формализм 1920-х годов, американская «новая критика» 1930–1950-х, французский и советский структурализм 1960-х, а затем немецкая рецептивная эстетика, международный постструктурализм и т. д., вплоть до новейших «цифровых гуманитарных наук». Это развитие не обходится без конфликтов: полемика между школами, порождающая альтернативные, не согласующиеся друг с другом подходы ко многим проблемам, сопровождается и общим недоверием к теоретизированию со стороны многих филологов, историков литературы. О «сопротивлении», которое встречает теория, отрывающаяся от эмпирической практики, толкуют уже давно[491], а в последнее время звучат суждения и о «конце» и «смерти» теории, об исчерпанности ее познавательных перспектив.

Теория литературы действительно подошла к некоторому рубежу, где пора подводить итоги ее развития; на это указывают по крайней мере два факта.

Во-первых, начиная с постструктуралистской эпохи происходит расползание, неудержимое расширение предмета теории, особенно в ее англо-американском варианте. Теория литературы превратилась в литературную теорию, которая структурирует свой предмет не столько по литературно-художественным, сколько по социальным параметрам: «гендерные», «постколониальные», «культурные» и т. д. исследования. Теория оперирует большими историко-культурными формациями – такими как «классика», «современность», «постсовременность», – не имеющими языковой специфики; они охватывают не только изящную словесность, но и весь строй общественного мышления, включая политическое сознание и действие. Расширение предмета связано также с тем, что наука о литературе все плотнее взаимодействует с «культурологией» (cultural studies), которая принципиально отказывается от понятия канона и во множестве изучает маргинальные, серийные, массовые тексты. Говорят, что традиционная литературная наука соотносится с культурологией как изучение «шедевров» и «мусора», но это разграничение постепенно размывается, хотя, скажем, российская наука о литературе до сих пор прочно и чаще всего неотрефлектированно держится принципов канона и эстетической специфики литературы. Что же касается мировой теории, то, начавшись со спецификаторства русских формалистов, она в 1980-е годы обратилась к безудержной тематической экспансии, а структуралистский императив научной точности и основательности уступил место лихорадочной смене недолговечных исследовательских программ – ярмарке методов, каждый из которых ориентирован не столько на референциальную связь с изучаемым предметом (например, литературой), сколько на реляционные отношения с другими методами: неважно, хорошо ли работает модель, главное, чтобы она отличалась от предшествующих, тогда на нее будут давать гранты… Этот процесс кажется неостановимым, идущим вразнос: «Одно из самых шокирующих свойств современной теории состоит в том, что она бесконечна. Ею невозможно овладеть»[492]. Такая ускоренная трансформация свойственна скорее литературным, чем научным школам.