Теория посредственности

Мы хорошо знакомы с этим явлением по тому, как мы реагируем на те или иные стимулы. Нередко наш ответ автоматичен, хотя по прошествии времени и с приложением должного количества ментальных усилий мы всё-таки способны понять и оценить собственные и действия окружающих непредвзято, что называется по номинальной стоимости. Однако подобное теоретизирование мало кому идёт на пользу и обычно не допускается на уровне мысли, не говоря уже о реальной активности.

Но свидетельствует ли это в пользу того, что нас учат и как думать, и что чувствовать, и, разумеется, как себя вести? До некоторой степени это справедливое утверждение, но есть, как всегда одно «но», не столь маленьких, как того бы хотелось размеров. И касается оно отклоняющегося поведения, тех самых мыслей о столе – или муравьях – отсутствия угрызений совести по поводу того, что их вызывать вроде бы должно. Как быть со всем этим и подобным ему?

В последнее время, по крайней мере, в некоторых общественных сегментах можно увидеть и пронаблюдать за участившимися случаями явного пренебрежения или даже попрания норм и правил, а также морали и здравого смысла. Это могут быть, скажем, теракты, которые, увы, сегодня не редкость, или менее болезненные проявления непослушания и отхода от общепринятого, вроде пения на улицах или неформальной одежды. В таких оценках проглядывается шовинистические нотки, но упускать подобное из виду нельзя. Демонстрирует ли всё это перемену парадигмы?

Конечно, нет. Люди конформны по определению. В тех редких случаях, когда лояльность к общественному порядку – понимаемому в широком значении – отсутствует, она объясняется особым строением мозга, но вовсе не сознательным выбором – имеются в виду маньяки, душевнобольные и отчасти аутисты, без каких-либо негативным коннотаций, в конце концов, эти люди не виноваты, что у них такая физиология. В тех же ситуациях, когда человек намеренно делает что-то против своего социума или группы без наличия соответствующих нейронных схем, всё это осуществляется ради вполне прозрачных – и более или менее разумных – целей и по понятным причинам, которые – и те, и другие – ни в коей мере или степени не посягают на имеющуюся структуру человеческого общежития, но, более того, позволяют ему или ей закрепить за собой специфический статус принадлежности к некоторому коллективу, который поощряет такие действия – это заметно, прежде всего, на примере подростков и молодёжи, но во взрослом возрасте довольно распространено. Однако говорит ли это в пользу того, что независимого мышления не бывает?

Отчасти да. Сколь бы уникально и самобытно мы ни думали какие-то категории, лексику, способы ведения рассуждений мы вынуждены заимствовать извне, потому что генерировать их самим у нас не получится. Отшельником можно стать лишь тогда, когда закончился процесс усвоения базовых представлений о реальности, да и потом нам необходима входящая информация, которая бы позволяла оставаться в стороне. Мы забываем о том, что мы приходим в уже готовый мир и мало что меняем в нём на протяжении своего тут пребывания, даже если что-то строим, устраиваем революцию, опрокидываем всё с ног на голову. Человек слишком мал для того, чтобы переписывать господствующие на Земле правила и нормы.

Однако в некоторой степени подобный нонконформизм всё-таки осуществим. Тем не менее, должно быть ясно, что он будет касаться далеко не всех аспектов совместного бытия, но некоторых, вряд ли критичных для общего. Т.е. поверхностные трансформации вполне допустимы, даже если они и случаются быстро и имеют огромный охват, вроде современных информационных технологий, но сущностно культура останется прежней. Во втором случае трансформация будет происходить медленно и постепенно, двигаясь к тому, что лежит в непосредственной близости, и редко совершая прыжки.

На это вполне резонно можно возразить, что революции всё-таки имеют место быть, а потому резкие пертурбации и осуществимы, и имманентны самой природе вещей. Однако это лишь выдача желаемого за действительное. Во-первых, далеко не столь ясно, что мы понимаем под такими событиями. Как и во многих других подобных ситуациях перед нами встаёт проблема оценочного суждения. Если изменяется витрина, то не факт, что заодно появляется новый ассортимент. Вопрос, следовательно, заключается в том, на что мы смотрим и что при этом видим, а также на чём сосредотачиваем своё внимание.

Во-вторых, любая – или почти, некоторые изъятия иногда допустимы – трансформация носит постепенный характер, но мы замечаем обычно момент перехода, причём обычно апостериори. Если, согласно поговорке, что-то рвётся, то так случается именно потому, что в том месте ткань или нечто иное долго – или хотя бы какое-то время – истиралось, т.е. налицо процесс, а не взрыв или что-то в том же духе.