Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

В спальне четыре койки, две тумбочки, четыре стула, платяной шкаф. На кровати растянулась одна из обитательниц — девочка лет четырнадцати-пятнадцати. В одежде и обуви поверх покрывала. (Потом я узнала — это их излюбленное времяпрепровождение: лежать. И обязательно — в верхней одежде. Можно и в сапогах. И совершенно неважно — на чьей постели. На чужой даже уютнее.)

— Опять наляпала? Сейчас же снять! — визгливо прокричала Людмила Семеновна.

Вторая обитательница комнаты, в шлепанцах и микрохалате, только что закончила развешивать картинки на стене — синеглазый Делон, знойный Боярский, экстравагантные модницы, вид на море и еще что-то бессюжетное.

Скрывая неловкость, я сделала вид, будто не заметила семейной сцены, и изо всех сил старалась улыбаться. Мне казалось, что девочка от грубого окрика — да еще в присутствии постороннего! — смутится и, может быть, даже расплачется.

Тут до меня дошло, как нелепо все получилось. Ведь я даже не поздоровалась с детьми! И, едва слышно пролепетав:

— Добрый день, девочки. Я ваша новая воспитательница. Зовут меня Ольга Николаевна… — услышала короткое:

— Пошла вон.

Я вздрогнула.

— Это не вам. — Лениво повернувшись на постели, девочка скользнула в мою сторону взглядом.

Людмила Семеновна опять засуетилась.

— Вы уж тут сами как-нибудь… Еще две комнаты на втором этаже, — на ухо скороговоркой выпалила она. — Трудные дети, очень трудные…

И исчезла.

Оставшись наедине со своими воспитанницами, я почувствовала себя несколько увереннее. Присела на тумбочку.

Минут пять длилось молчание. Девочки не проявляли ко мне никакого интереса. Наконец та, что лежала на кровати, встала и подошла ко мне. Я вскочила. Протянула руку, чтобы погладить ее по растрепанным волосам.

— Не протягивай руки! — резким, неприятным голосом осадила она и села к столу.

— А то протянешь ноги, — нравоучительно добавила вторая, даже не повернувшись в мою сторону.

— Так ты кто? Ольга Николаевна, говоришь? А Олей просто можно? — И, оперевшись на локоть, уставилась на меня. — Да ты садись, садись. Больше не вырастешь. Сколько лет-то?

Во всей ее позе, небрежной и нахальной, было одно желание — оскорбить. Ультракороткая юбка задралась до неприличия.

Я уже достаточно овладела собой. Смущение оттого, что в моем присутствии поставили в неловкое положение взрослого человека — директора! — прошло. Готовясь дать отпор нахалкам, я внутренне дрожала от возбуждения. Но пересилила себя: передо мной были дети. Очень несчастные… Будь снисходительной, незлопамятной, убеждала себя: подумаешь, цаца какая! Явилась незнамо зачем, да еще с гонором!

Почувствовав прилив успокоения, вступила в диалог.

— Если тебе так нравится — Олей, то пожалуйста.

Теперь настала очередь моих собеседниц.

— А нашу воспиталку зовут Валей, — прищурилась моя собеседница: похоже, что оправдывается.

Как можно дружелюбнее смотрела я на них, стараясь разглядеть хоть что-то, располагающее к сочувствию. Напрасно! Ленивые, сытые лица, челки, из-под которых не видно глаз.

Интерьер под стать хозяйкам — стены сплошь залеплены картинками из иллюстрированных журналов, стулья завалены одеждой — белье в одной куче с забрызганными грязью куртками. На подоконнике тарелка с остатками засохшей каши. На полу алюминиевая кастрюля. Поймав мой взгляд, девушка, что у стола, спросила:

— Кефирчику хочешь?

— Третьего дня принесли. Никак не выпьем, — пояснила вторая…

Пробыла я у них довольно долго. Узнала наконец, как их зовут. (Та, что клеила картинки, — Лиля Кузенкова, вторая — Кира Юматова.) В лагерь они не ездили, а проводили лето у родственников. Из комнаты пока опасаются выходить — «бывшие шмонают». (Бывшие — это выпускники детского дома.) Остальные приедут сегодня-завтра. Про мальчишек ничего не знают. Такой мелюзгой не интересуются. Старших после восьмого «вывели в ПТУ». Но заходят, хотя «дирюга» (директриса) не пускает. Иногда такие хохмы откалывают! Усохнуть можно…

— Все-таки мы вас будем звать Ольга Николаевна…

Получив некоторое, хотя и смутное, представление о прекрасной половине моего отряда, я отправилась разыскивать мальчиков. В отрядной по-прежнему никого. Зашла в столовую. У входа столкнулась со своими знакомыми — Кирой и Лилей. (Обедать явились все в том же виде!)

— Вон, смотрите, старперша сидит. Обедайте с ней. Это воспитательский стол. Пацанов здесь и ждите. В столовую придут. Точняк.

— А вы разве не с отрядом обедаете? Где ваши столы?

— Где займем, — ответили девочки, торопливо пробиваясь к раздаточному окну.

В столовой было достаточно людно. Нестройный гул голосов, грохот двигаемых стульев, позвякивание ложек о тарелки — весь этот шум вдруг перекрыл надсадный вопль:

— П-а-ашла вон! Я жрать хочу!

Оттеснив медсестру, пытавшуюся проверить руки у входа в столовую, ворвалась команда мальчишек. Впереди всклокоченный, донельзя закопченный обладатель луженой глотки.

— Не удивляйтесь. И не расстраивайтесь, — успокоила соседка по столу, перехватив мой взгляд, исполненный немого ужаса. — После обеда познакомлю с этими «Чингачгуками». Я здесь старшая пионервожатая. Зовут Татьяна Степановна.