Терра

Я расплакался, когда занес над ним топор. Только тогда до меня дошло, что в каком-то смысле я вижу отца в последний раз. Я закрыл глаза, но слезы текли и текли, как у девчонки, в носу шумели сопли.

– Нет, – сказал я. – Пожалуйста, я же не могу.

Но так делали все крысы до меня. И так будут делать после меня. Однажды мой собственный ребенок, мой сынок, моя дочка, съест уже меня, чтобы я стал частью будущего.

Я почувствовал холодную, влажную мамину ладонь на своем лбу.

– Давай, Боречка. Так нужно, тебе и ему. Это большая тайна. И великий дар нашей Матеньки. Ты не сделаешь ему больно.

Ой не сделаю. Это я понимал. Ничто в мире больше не в силах было причинить ему боль.

И все-таки – сопротивление. Я не мог разъять его тело на части мясной туши. Не просто так.

Я пытался вспомнить, как ненавидел его, но в тот момент я его любил.

– Я хочу разозлиться. Помнишь, как он сломал мне ребро?

Мамка сказала:

– Разозлиться, Боречка, будет легко. Но ты не должен. Тебе нужно сделать это со всей любовью, на которую у тебя сердце способно. Поплачь.

И я поплакал, наклонился к нему и поцеловал в лоб, холодный, скользкий от моих слез.

Нужно было оставить только зубки да косточки. Мне предстояла большая работа. Со всей силой и всей благодарностью к нему, как к моему отцу, со всем желанием того, чтобы он жил, хоть как-то, хоть где-то на этом свете, я опустил топор и первым делом отсек ему голову.

Я все неумело делал. Хотя, наверное, умения-то ни у кого нет, жизнь не готовит нас к смерти. В основном, потому что мы сами такие: нет уж, давайте без этого.

Первая порция: просто мясо с костей. Не так уж и противно, убеждал себя я, главное начать. Чему я радовался – он был такой тощий, его было так мало в мире, что я рассчитывал справиться быстро. Всякую жесть я оставил на финал.

Я достал из холодильника бутылку водки, холодненькой, с потком, налил в рюмку и со звоном поставил ее рядом с тарелкой.

– Я люблю тебя, пап, – сказал я, опустошил рюмку и принялся за еду.

Я справился за четыре дня, беспробудно бухая и, в перерывах между завтраком, обедом и ужином, убираясь на кухне. Я подумал, что никогда не смогу привести все в порядок. Крови было, как на бойне, и всюду осколки костей, какие-то кусочки, штучки.

Понимаете, я думал, я не смогу все очистить, а я очистил. Пространство – это просто пространство. Для тебя тут произошло все самое важное, но последствия этого можно убрать из реальности.

А вот из тебя самого они никуда не деваются. Я не смог жить в этой квартире, для меня она навсегда осталась грязной.

На четвертый день я, пьяный в жопу, уже звонил Мэрвину.

– Готово, готово, все. Ни волосинки, ни ногтя.

– О. Да. Конечно. Я сейчас приеду.

Он приехал, а в квартире было чисто, все блестело, да в гробу одни чистые косточки. Это я столкнулся с кровью, с грязью, с ужасом всей этой плоти.

Я плакал, сидя на полу, плакал как ребенок. Мэрвин заглянул в гроб и присвистнул.

– У меня нет денег, – сказал я. – Надо место на кладбище, надо помянуть.

Я так его любил, а теперь остается только помянуть.

Прежде чем Мэрвин успел что-либо ответить, я вдруг мгновенно собрался, словно меня ударили, и достал мобильный.

– Бадди поможет.

– Бадди поможет, – согласился Мэрвин.

Я понял, что в этот момент он меня побаивается.

– Ты, сука, ебаный вампир.

– Чего?

– Того. Это традиции крыс. Всех крыс. Я не ебнутый.

– Конечно, не ебнутый. Всё в порядке, Боря. Я хочу помочь.

Но с Бадди я договаривался сам. Он охотно вызвался помочь, деньгами и всем остальным. Но мне нужны были только деньги.

Все мои друзья, серьезно, каждый, пытались мне помочь, взять что-то на себя, поддержать меня, но я делал все сам. Мне было важно проститься с ним правильно, и я не думал, что кто-нибудь, кроме меня, знает, как он хотел.

Главная правда заключалась в том, что отец не думал, что подохнет так далеко от дома. Ему вот хотелось в Россию, а я его не повез. Чего, спрашивается, испугался? Что он коньки откинет по дороге? Так какая разница, если мы оба точно знали, что все заканчивается.

Теперь я винил себя за все, что для него не сделал. Мне было невыносимо душно без него, я не мог дышать, и если бы мамка не гладила меня по голове ночами, я бы, наверное, вообще не спал.

– Тише, тише, скоро папа придет, – говорила она. – Папа любит тебя, Боречка, и папа придет. Ты все сделал правильно. Ты хороший сын.

– А он хороший отец, мама? Он, блядь, был хорошим отцом?

Она промолчала, глядя на меня темными, даже совершенно черными в тоске той одинокой ночи глазами.

– Другого не было у тебя. Но он старался. Я думаю, что он старался как мог. И у него получилось лучше, чем у его собственного отца.

– Это да. Мне даже ни разу не пришлось использовать против него холодное оружие. До его смерти.

Мамка глухо засмеялась.

– Мы любим тебя, Боречка. Как нам тебя не любить? Такой ты был маленький, такой хорошенький – наша с Виталиком любовь. А теперь погляди на себя, взрослый совсем. Он тобой гордится, я знаю.

– Вы встретитесь?

– Все встречаются, для того и нужна смерть.