Терра

– Сейчас, – говорил он, – придется немного потерпеть, ужаться, но оно того стоит. В конечном итоге это я буду смеяться.

– Смеяться будут автоматы, чувак. Не ты первый, не ты последний.

У Мэрвина определенно были проблемы, но мы оба крепко сидели на кокаине (хотя и не так люто, как в двадцать, кое-чему жизнь нас научила), так что не мне было морали читать. Один раз живем, в общем-то. Двоечники, отличники – все в гроб ляжем, так чего ради проживать жизнь правильно. Так я думаю.

Ну и вот, короче, когда Мэрвин позвонил мне и сказал, что я срочно ему нужен, я подумал: в долгах как в шелках, ну капец теперь.

А оказалось, его папочка нашел. Звонил, предлагал встретиться.

Мэрвин мешал себе водку с апельсиновым соком у бара.

– Я не могу успокоиться!

– Ой, я вижу. Слушай, я тоже волнуюсь, как оно все у тебя пройдет. Просто если ты настроишься на откровение – его не случится.

– А если не буду настраиваться на него, то случится? Если я как бы сделаю вид, что мне не важно?

Я постучал кулаком по голове.

– Ты все про ребят тех грустишь, Борь?

– Ничего я не грущу. Я волнуюсь за тебя. Ты себе много напридумывал.

– Мама говорит, что он буквально умолял ее дать мой телефон.

– Ванда всегда преувеличивает. – Я выпустил дым в сторону Большой Медведицы, он взошел к ней, густой как мех, а потом рассеялся.

– Тебе налить?

– Только без сока. Я, короче, как твой лучший друг, что хочу сказать? Он тебя никогда не видел. Даже если на мужика правда сентиментальная волна нахлынула, если он просто хочет познакомиться, то у вас нет ничего общего.

– Ну вообще-то пятьдесят процентов моих генов – от него.

– Слушай, я пытаюсь помягче, но я тебе скоро въебу.

– Злой ты человек.

Мэрвин сел на ковер рядом со мной, сказал:

– Лучше расскажи, что самое прикольное в том, что у тебя есть отец?

Мэрвин почесал затылок, неловко, обезоруживающе стеснительно, мол, извини, херню сказанул.

– В смысле, что был.

– Ну, в подростковом возрасте он заставляет тебя писать смс-ки родственникам на дни рожденья и типа того. А потом, уже в юношестве, ты вдруг обнаруживаешь себя сохраняющим идиотские блестящие картинки типа «С Новым годом!», и чтобы они обязательно блестели, а то тетя Тоня не впечатлится просто так.

Мой мертвый отец хрипло засмеялся.

– Долбоеб, – сказал он. Его натуральные зубы были совсем желтые и этим отличались от искусственных, белых. Мэрвин протянул мне стопку.

– Нет, ну я серьезно.

– Я тоже серьезно.

Не мог же я ему рассказать, что пока отец был жив, был рядом по-настоящему, я всегда чувствовал себя в безопасности. В мире был кто-то сильнее меня, кто-то непобедимый, и это дало мне много уверенности, много значимости, мое место в жизни. Такого не получишь в без пяти тридцатник. Это дается рано, очень рано.

Я глянул на отца. Он стоял в углу, чуть склонив голову набок, глядел на меня с улыбкой человека, которому больно. С мамкой я мало что понял о даре Матеньки, мне было шесть, когда она ушла, слишком быстро от нее остались одни воспоминания.

Разницу между мертвым папашкой и живым я чувствовал уже очень хорошо. Они были похожи, но мертвый – притушенный, как засвеченная фотка. Такими я представлял тени в царстве Аида.

Был ребенком – не понимал, какой мамка у меня подарочек. В каком-то смысле я всего масштаба не знал, пусть о чем-то и догадывался. А теперь у меня был папка, который мой и не мой одновременно, моя сила и слабость – тоже моя.

Вот теперь и объясняй Мэрвину, что такое отец.

Что это такое, понимаешь, когда его уже нет.

Мэрвин сказал:

– Слушай, я не рассчитываю, что мы с ним станем друзьями навсегда.

Ковер казался мне невероятно теплым. За окном, откуда-то со стороны Чайна-тауна, метнулся в небо фейерверк, на всем ночном полотне засияли огненные клочки.

– А вдруг он совсем не такой, каким я его себе представлял?

– Слушай, тебе же было плевать на его существование еще два дня назад.

– Потому что еще два дня назад у меня был отец Шредингера. А теперь-то я знаю, что он есть. Ты как считаешь, мы похожи?

– Для меня все поляки похожи. Хотя, напоминаю, я его даже не видел.

Мэрвин толкнул меня в бок. Я приподнялся, опрокинул стопку водки, которую Мэрвин поставил мне на живот.

– Нет, – сказал я. – Все понятно, отец и все дела, кровь не вода. Посмотреть на него правда любопытно. Но если ему от тебя что-то надо?

– Да что ему может быть от меня надо? Мама даже не сказала, кем я работаю.

– Так, может, он почву будет проверять.

– Какую почву, господи? Стареет мужик, а детей нет. И вот я, единственный и сияющий Мэрвин. Даже не ношу его фамилию.

– А у него какая?

– Мама никогда не говорила. А если ему не понравится мой польский?

Я снова приподнялся, теперь на локте, надеясь, что это придаст мне устойчивости, заглянул Мэрвину в глаза, со всей серьезностью прям.

– Ты не должен ему нравиться. Он тебя кинул. Вы с ним два незнакомых человека. Можете понравиться друг другу, можете – нет. И все. Ты не должен от него ожидать, что он вдруг исправит все ошибки молодости.

– А может, он мне хочет денег дать? Мне бы пригодились. Я тогда тебе долг верну этими деньгами.