Терра

– Слушай, не надо ни в какую больницу. Я выносливый, все могу выдержать. Не страшно. Мне совсем не страшно, я тебе клянусь.

– В тебе две пули, – сказал Мэрвин. – Конечно, тебе надо в больницу.

А оказалось-то, что одна, но тогда этого еще никто не знал.

Я не хотел в больницу, она казалась мне страшным, пустым и чужим местом.

Иногда, а особенно в состоянии стресса, мы больше животные, чем люди. Это и обычных-то человечков касается, а уж тем более таких, как я. Вот, короче, в тот момент крысиного во мне сильно прибавилось, захотелось в убежище, в надежное гнездо, зарыться в темноту, в тепло, в великое ничто.

Я был ранен и нуждался в безопасности. К сожалению, моим древним крысиным инстинктам было совершенно невдомек, что в таких случаях куда больше безопасности предусматривает стерильная операционная.

Я глядел вокруг и ни на чем, никак не мог остановить взгляд, все искал, чем бы сердце успокоилось, а вокруг была такая пустота неописуемая, из всех вещей будто воздух выпустили.

И боль, все саднило, гремело, полыхало. Но я не терял сознания, ой господи, угораздило бы меня тогда потерять сознание, неизвестно, как бы все обернулось.

– Так, давай успокоимся, – сказал я. – Ты успокойся, и я успокоюсь.

– Блядь, Боря, тише.

Я глядел на Мэрвина. Он глубоко втягивал воздух, у него были совсем уж странные глаза, взгляд, как несущийся на тебя поезд. Это надо понимать, некрасивая метафора, конечно, но было вот так вот.

– Что? – сказал он. – Что ты на меня пялишься?!

– Я понимаю, что ты нервничаешь. Я тоже нервничаю.

– Ты истекаешь кровью!

– Ты меня что, этим попрекаешь? Я не ослышался?

– Да что за глупости, Боря?

Голос у него вот прям срывался. Нет, ну ясен хуй, это для любого стресс, перестрелки и все такое, но Мэрвин был уж слишком нервный для человека, в которого не попали ни разу.

– Ты в порядке?

– Ты тут истекаешь кровью!

– Ты имеешь в виду, что я не должен за тебя волноваться?

– Я имею в виду то, что я сказал!

Какой он был бледный, почти прозрачный прям, я видел, как на шее у него бьется и бьется синяя, самая синяя на свете венка. От того, как отхлынула у Мэрвина кровь, интенсивность синего стала почти мертвецкой.

Господи боже мой, был какой-то затаенный ужас в биении этой венки, такой непривычно яркой. Но я его еще не понимал.

– Боря, ты как? – спросил Мэрвин некоторое время спустя.

– Так себе. Отопление включи. Мне холодно.

– Жара такая.

– Тебе, может, и жара. Я завидую.

Мэрвин щелкнул рычажком, пальцы у него дрожали, словно у совсем пропитого алкоголика.

– Тебе вообще водить можно?

– Тебе, что ль, можно?

Некоторое время мы ехали молча. Мэрвин смотрел только на дорогу, пялился на солнце, за которым мы следовали. Я услышал, что он считает.

– Один, – шептал Мэрвин на польском. – Два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.

А потом он повторял:

– Девять, девять, девять, девять.

Девятка – его счастливое число.

И тут до меня дошло, почему Мэрвин так долго выбирал между мной и Андрейкой. Почему он выбрал меня.

Вовсе не из-за нашей с ним духовной близости, по крайней мере не только из-за нее. Мэрвин оставил Андрейку Алесю, потому что боялся перед ними запалиться.

Он терял контроль. Медленно, но верно. Самообладание его, казалось, идет вровень с ходом времени, по кусочку, по секундочке отваливается.

– Мэрвин, господи, ты ведь не…

– Нет! Помолчи! Не мешай мне смотреть!

Донорскую кровь Мэрвин пользовал без меры, вообще себя не ограничивая. И я не был уверен в том, что, если Мэрин сорвется, ему хватит того количества крови, которое я мог ему отдать.

Честно говоря, я был уверен, что не хватит.

Вот это было бы по-настоящему лоховски – пережить перестрелку и умереть от того, что твой лучший друг – вампир. Такой судьбы я себе не хотел, она меня никак не прельщала. Лучше бы уж, в таком случае, я красиво погиб, поучаствовав в последнем акте мщения, в шекспировской, блядь, трагедии.

А тут комедия прям, хоть и черная.

– Ты держаться-то можешь? – спросил я. – Ты смотри, а то на хуй пойди.

– Сам-то ты непременно справишься.

Конечно, сейчас, прямиком из моей памяти, вся эта ругань отдает тарантиновщиной, но тогда я просто старался отвлечь Мэрвина, занять его, дать ему возможность подумать над следующей репликой вместо того, чтобы вгрызться в меня.

– У тебя в кармане есть нож?

Мэрвин засмеялся.

– Это вообще неважно, поверь мне. Пока я в адеквате, я могу решить, пользоваться мне ножом или как. Но если уж начнется, то я в тебя зубами вцеплюсь, как первобытный человек.

– Ой, хорошо, что мы это все проговорили вслух, даже легче стало.

Мэрвин засмеялся, но с горечью, как-то вообще невесело.

– Но я себя контролирую, – сказал он с определенным трудом. – Правда, контролирую. Не волнуйся. Ты мой лучший друг. Я себе не позволю.

– Уж я надеюсь, что не позволишь. У меня пушка. Я тебя застрелю.

– У меня тоже пушка. Будет дуэль.

И опять мы засмеялись. Я стал себя щупать, пытался найти раночку на боку, вот, нашел, даже пальцами туда залез, застонал, засмеялся (вспомнил о том, что девчатки же так развлекаются, пальцы в дырочки суют и тоже стонут, так по-детски этой мысли обрадовался).