Территория чудовищ. Путеводитель для осторожных туристов

– Живой и неживой, – отвечает Елена.

«Да, это отличное описание поезда – Алексей наверняка бы оценил», – думает Вэйвэй.

Порой она заставала Алексея и второго механика за разговором с поездом. Иногда они ругали или уговаривали его, как будто в глубине души знали, что он в каком-то смысле живое существо, а не просто механическая конструкция.

– Поэтому ты и захотела прокатиться на нем?

Так много вопросов хочется задать. «Кто ты такая?» «Почему оказалась здесь?» Но ей самой пугающе ясно, как ходульно это звучит – словно она вынуждена вести вежливую беседу с тем, кого едва знает.

Елена держится теперь посвободней, ноги ее уже не так напряжены. «Она не собирается убегать, – думает Вэйвэй. – Пока не собирается». Но в лице безбилетницы проступает новая настороженность. Нужно продолжать разговор.

– Я хотела узнать, какой он, – отвечает Елена. – Отчего дрожит земля и дурно пахнет воздух, когда он проходит мимо. Я хотела узнать, куда он направляется, и почему каждый раз возвращается назад, и почему выдыхает темно-серые облака, и зачем ему столько глаз.

– Глаз? – переспрашивает Вэйвэй и тут же понимает: глаза поезда – окна. – И что ты сделала?

– Я прошла за ним по железной тропе к тому месту, где ее проглатывает стена, что выше леса. Я жила в камышах у озера и наблюдала за людьми, выходившими из стены. От них я узнала, что они боятся поезда и поклоняются ему. Узнала, что они не хотят на нем ехать, потому что им страшно. А мне нет. Хотелось понять, что ты чувствуешь, когда он несет тебя над землей на такой скорости. Хотелось узнать, куда он отправился. И я выяснила, как в него пробраться, – через тайный ход.

– Ты видела контрабандистов… видела, как они открывали люк в крыше.

– Они очень хитрые, все делали очень быстро. Чтобы их заметить, нужно было не спускать с поезда глаз. Солдаты забирались на крышу, стучали ногами, проверяли и говорили: «Все в порядке», а потом, когда никто не следил за вашими людьми, они открывали люк палкой, поднимали наверх тюки и опускали внутрь сумки, в которых что-то звенело.

– Вот почему у них всегда водятся деньги, – бормочет Вэйвэй.

– И я подумала: так можно забраться в поезд, и пусть он везет меня туда, куда направляется. Но я испугалась…

– Ты испугалась? – удивляется Вэйвэй.

Елена пренебрежительно взмахивает рукой, с такой точностью повторяя любимый жест одного из стюардов третьего класса, что Вэйвэй едва сдерживает смех.

– Сначала я боялась, но понаблюдала за поездом и однажды поняла, что готова. А потом он перестал приезжать, и солдаты заговорили о том, что уходят, потому что поезд больше не вернется.

Елена умолкает, и Вэйвэй приходит в голову, что собеседница чего-то недоговаривает.

– А потом он все-таки вернулся, – говорит Вэйвэй. – И вот ты здесь.

– И вот я здесь, – эхом откликается безбилетница.

– И ты… – Вэйвэй задумывается, как лучше спросить. – Ты чего-то такого и ожидала?

Елена хмурится:

– Я не ожидала, что будет так громко, как будто поезд едет прямо в твоей голове.

Вэйвэй кивает:

– Я этого даже не замечаю, пока мы не останавливаемся.

И тогда, в отсутствие шума, она чувствует себя опустошенной и беззащитной, будто полуголой.

– А снаружи? – спрашивает она. – Каким он ощущается снаружи?

Елена опять на мгновение задумывается, а потом берет руку Вэйвэй и прижимает к оконному стеклу, накрыв сверху своей ладонью.

– Примерно вот таким, – говорит она.

Вэйвэй чувствует знакомый, проходящий сквозь кости гул рельсов, чувствует пульс поезда под ногами и вспоминает слова Антона Ивановича: «Есть определенный тон, определенная точка, в которой они дышат согласно: железо, дерево и стекло». Точка, которую он искал всю жизнь, точка, в которой стекло сможет устоять. Она не понимала этого, не понимала тогда. Но теперь движение поезда сочетается с холодным прикосновением Елены к ее коже, и кажется, Вэйвэй способна почувствовать, что он имел в виду.

– Он бьется, как сердце, – говорит Елена. – Вот как он ощущается снаружи. Но это не одно существо, а множество. Все вместе.

– Все связано, – кивает Вэйвэй.

Разве не об этом говорил Антон Иванович? И она чувствует: поезд, рельсы, Елену и свою ладошку – чувствует все это, бьющееся согласно. И в это мгновение часы на стене пробивают час ночи, а Елена одергивает руку.

– Тебя ждет работа, – напоминает она. – Тебе нужно в столовый вагон.

Вэйвэй открывает рот, чтобы спросить, откуда Елене это известно, но передумывает.

«Я наблюдала».

– А тебе нужно спрятаться, – говорит она.

Время стало текучим. И хотя Вэйвэй заводит часы во всех вагонах, минуты все равно то сжимаются, то растягиваются, и никак не удается их усмирить. Нет у нее уверенности и в том, что рельсы останутся якорем, удерживающим ее на земле. В каждом окне, мимо которого она проходит, мерцает на грани видимости облик безбилетницы. В лице каждого из встреченных членов команды ей чудится подозрение и страх. «Мы что-то чуем в тебе, какую-то внешнюю заразу, – словно бы говорят они, насупив брови. – Что ты натворила на этот раз?»

Что она натворила? Сказала Елене, что не боится, но это неправда. Она перепугана до смерти.