Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Другое значение террористических актов — агитационное. Они «будоражат всех, будят самых сонных, самых индифферентных обывателей, ...заставляют людей задумываться над многими вещами, о которых раньше им ничего не приходило в голову — словом, заставляют их политически мыслить хотя бы против их воли. Если обвинительный акт Сипягину в обычное время был бы прочитан тысячами людей, то после террористического факта он будет прочитан десятками тысяч, а стоустая молва распространит его влияние на сотни тысяч, на миллионы»[332]. По мнению Чернова, террористический «факт» был способен изменить взгляды тысяч людей на революционеров и смысл их деятельности вернее, чем месяцы пропаганды.

В таком же духе об агитационном значении убийства Сипягина говорилось в анонимной статье «Из партийной деятельности», опубликованной в том же номере «Революционной России», что и «Террористический элемент...»: «Впечатление, произведенное на всю Россию этим событием, было офомно. Тревога в правительственных сферах; возбужденное настроение среди революционно настроенных элементов; толки, разговоры повсеместно; сочувствие, хотя далеко не всегда достаточно сознательное (? — О.Б.) в таких широких кругах, что этого не могли ожидать даже самые крайние оптимисты. Словом, была создана необычайно благоприятная атмосфера для самой широкой агитации». Здесь же автор статьи сетовал, что если бы не отсутствие единства среди «различных фракций русских социалистов», удалось бы, «вероятно» (разрядка моя. — О.Б.), вызвать широкое движение протеста.

Нетрудно заметить, что эсеровские публицисты, в общем справедливо полагая, что террористические акты, в особенности такие громкие, как убийство министра внутренних дел, возбуждают широкий интерес и вызывают сочувствие в оппозиционно настроенных кругах, а также среди тех, кто по каким-либо причинам пострадал от режима, не представляли реально ни масштабов («стоустая молва», влияние на «сотни тысяч, миллионы» — разница на порядок), ни механизма воздействия («сочувствие, хотя далеко не всегда сознательное») террористических «фактов» на публику. Получалось, что покушения в агитационном смысле совершались из общих соображений, для создания «атмосферы».

Очень осторожно в программной статье оценивалось дезорганизующее воздействие террора на «правящие круги». Позднее, в показаниях следственной комиссии по делу Азефа, Чернов подчеркивал, что в его статье дезорганизующее значение террора рассматривалось «не столько как цель, но как результат и то лишь при совокупности известных благоприятных для этого условий»[333]. Благоприятной он считал ситуацию, когда правительство «окружает огненное кольцо волнений, демонстраций, сопротивлений властям, бунтов — тогда метко направленные удары, неожиданно сваливающие с ног наиболее ревностных и энергичных столпов реакции, безусловно способны внести в ряды правительственных слуг расстройство и смятение»[334]. Далее следовали традиционные рассуждения о том, что террористическая борьба подрывает веру в «правительственное могущество», внушает обывателям еще большее уважение к силе революционеров и т.п.

Некоторый скептицизм в отношении дезорганизующего воздействия терроризма на власть объяснялся, на наш взгляд, как учетом опыта истории — цареубийство 1 марта 1881 года привело, после краткого периода колебаний, к консолидации власти — так и довольно обескураживающими последствиями убийства Сипягина — на освободившееся место был назначен И-К.Плеве, который, с точки зрения оппозиции любо> толка, был еще хуже. Позднее этот скептицизм на страницах эсеровских изданий сменится иными, гораздо более оптимистичными оценками.

В статье Чернова выделяются еще две проблемы, в дальнейшем находившиеся в центре внимания эсеровских публицистов и идеологов: соотношение терроризма и массового движения и нравственного оправдания политических убийств. И в этой, программной и в ряде других статей, принадлежавших партийным авторам, неизменно подчеркивалось, что «террор не есть какая-то самодовлеющая система борьбы, которая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции... Террор — лишь один из родов оружия, находящийся в руках одной из частей нашей революционной армии». Террор может быть эффективен лишь во взаимодействии с другими формами борьбы.

«Отнюдь не заменить , а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда, попадающими в самое сердце вражеского лагеря... мы первые будем протестовать против всякого однобокого, исключительного терроризма»[335].