Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Эсеровский публицист «скромно» намекал, что идейные оппоненты его партии не смогли сделать и этого. В самом деле, позиция «Искры» выглядела весьма уязвимой, когда, с одной стороны, она призывала давать «хорошую сдачу полицейско-казацкой орде», а, с другой, указывала на несвоевременность вооруженного сопротивления: «К последнему мы могли бы призывать только в том случае, если бы были уверены, что находимся непосредственно "накануне революции", что организованное сражение народа с войсками должно превратиться в народное восстание»[350]. Но поскольку такой уверенности, разумеется, не было, то на страницах центрального органа российской социал-демократии появлялись перлы, вроде ответа Санкт-Петербургского комитета РСДРП на вопрос «младшего брата» из Батума о вооруженном сопротивлении: «Не рекомендуя и не осуждая вооруженного сопротивления на уличных демонстрациях, СПБ. Ком[итет] полагает, что нападение вооруженной полиции на демонстрантов может быть не только сдерживаемо, но и парализуемо, не только вооружением демонстрантов, но также их организованностью»[351].

Опровергал автор статьи и «искровскую» трактовку убийства Богдановича как акта мести, способного вызвать у пострадавшей стороны — златоустовских рабочих — чувство удовлетворения, но никак не способствовавшего их собственной революционной активности. В статье разъяснялось эсеровское понимание «партийного террористического акта»: это «есть просто обдуманный удар, направленный в один из узловых пунктов системы, с целью расстроить, ослабить, отразить ее физическое или психологическое давление на борющуюся рабочую армию; в качестве такового, акт этот совершенно очищается от всякого личного элемента... этот безличный характер направленного против Богдановича удара был понят даже нашей пресмыкающейся прессой. Не понимать его может только тот, кто не хочет понимать»[352].

В заключение автор высказывал уверенность в том, что только «синтез борьбы и открыто-массовой, и конспиративно-партизанской, борьбы и путем стачек, и путем демонстраций, и путем террора» может привести к успеху[353].

Нетрудно заметить, что идея о «синтезе» различных форм революционной борьбы была успешно претворена в жизнь в период революции 1905—1907 годов. Причем призывы к партизанской борьбе, а по сути к массовому терроризму раздавались тогда не только со стороны эсеров и анархистов, но и недавних непримиримых критиков террористической тактики — социал-демократов. По-видимому, столь ожесточенные нападки «искровцев» на тактику, официально взятую на вооружение эсерами, объяснялись прежде всего не принципиальным ее неприятием, а партийной конкуренцией. Шла борьба за влияние на достаточно тонкий слой радикалов, борьба за симпатии — и материальную поддержку — «общества». Явное преимущество, завоеванное «эсдеками» во второй половине 1890-х — начале 1900-х годов, стало таять под влиянием первых успехов Боевой организации. Отсюда и постоянное «выяснение отношений» между двумя фракциями русских социалистов.

Вряд ли эсеровские публицисты всерьез надеялись убедить в своей правоте социал-демократов. Целью многочисленных публикаций в защиту террора была, по-видимому, реабилитация его в глазах революционной и околореволюционной «публики», а также разъяснение цели и значения тех или иных террористических актов для партийных комитетов «на местах». Правда, среди эсеровских идеологов не всегда наблюдалось единство в понимании задач террористической борьбы. И критике партийное понимание террора подвергалось не только «справа», со стороны социал-демократов, но и «слева», со стороны членов партии, чье понимание террора не вполне совпадало с линией «Революционной России», или же близких в то время к партии людей.