Я убегаю от него по меньшей мере с восьмого класса - стех самых пор, как нам было по четырнадцать, и он сидел за партой позади меня и передавал мне под стулом записки с правильными ответами на контрольных по арифметике. И на контрольных по географии и по истории он тоже писал мне ответы, когда замечал, что я в ступоре... Хотя все эти годы я и притворялся, что в упор его не вижу, пожалуй на самом деле я видел только его одного и знал что он всегда рядом. Когда я был в тюрьме, мнепостоянно казалось что он совсем близко - в камере через стенку. Поэтому, зачем я буду портить жизнь всем, кто меня окружает, лучше уж перестать прятаться, пока я, чего доброго, еще кого-нибудь не пристрелил, и сразу пойти к нему. ... Когда в тюрьме у меня стало шалить сердце, врачи одно время думали поставить мне кардиостимулятор.... А потом сказали что не нужно. И по-моему, они так решили потому что поняли, у меня в груди уже есть свой кардиостимулятор, это салотоп. Ведь кардиостимулятор, который, как они расслышали, тикает у меня под кожей, это его сердце, что бьется для меня. Когда на душе у него хорошо - правда, это бывает не часто - мое сердце бьется лучше, а когда он ходит мрачным и злится, оно стучит вяло и неровно как сейчас... Когда он безмятежен, я молюсь... Я был слишком гордым, Ирен, но моя гордыня не чета его гордости. Он горд как подобает быть королю, что правит целым миром иных сфер - может быть его владения где-то под землей и под реками, но он воистину владыка. Теперь я это ясно понимаю. Он сильнее, он превосходит меня как личность, он и умнее, и моложе, но при этом и старше, он выше, он привлекательней, он быстрее в беге, даже несмотря на то, что все эти годы просто стоял и глядел, как бегаю я, да что говорить, я не сомневаюсь, что он утер бы мне нос в футболе как теперь, так и тогда в прошлом, а я только и делаю, что убегаю от него, хотя стоило мне броситься к его ногам, как он того хотел на выпускном вечере, я, быть может, был бы сейчас от него свободен, да, или кинься я ему на шею тогда, в восьмом классе, отправься с ним вдвоем в туалет и дай ему там делать с собой все, чего он пожелает, может быть, тогда все было бы не так плохо, хотя не факт. Даже когда я ему сдамся, когда решусь на это - а ведь другого пути мне уже не остается - ему этого уже будет мало, и даже если, к примеру, я бы ему и жизнь свою подарил и дал бы пустить себя на душистое мыло, которым он помоет себе руки, а может и задний проход, этого все равно окажется недостаточно. Он будет клясть это мыло за то, что оно не Иисус в лучах благодати. Это его не удовлетворит, да что там говорить, ему все мало, ведь как я уже сказал, если бы только Иисус и с ним его ангелы спустились на землю, отреклись от своей власти и сказали: "Точильщик ножниц, сотвори с нами любое низкое дело, уничтожь нас и пусти на мыло, и мы падем к твоим ногам и поклонимся тебе", вот тогда это было бы для него еще куда ни шло. Да и то, он пустил бы на мыло Иисуса со всеми ангелами в придачу, но и этим бы не удовольствовался. Даже если бы он стал королем луны и солнца и гор, сделался владыкой всех галактик вплоть до самой отдаленной, был избран императором всего космоса, ему и этого показалось бы мало. Я точно знаю... И все равно, для всех будет лучше, если я сделаю то, что ему пообещал. Я дал ему слово, что сдамся, и я уже устал ждать и притворяться, устал видеть его во всем и всюду - в снеговике, на пыльных осенних дорогах, в подсолнухах, когда они склоняют головы в засушливую пору, в луне, рогатой или с нимбом, в лучах закатного солнца, потому что он для меня повсюду, он мое наваждение, и да, думаю, что я его наваждение, а если так, то почему бы не пойти к нему, пусть хоть пешком, снег ведь уже начал стаивать с горных дорог... Да, я отправлюсь к нему пешком и скажу: "Рой, я пришел отдать себя тебе... Пусти меня на мыло, отрежь мои греховные части, что так долго мучили тебя, сделай со мной все, что пожелаешь, но я не могу больше изо дня в день тянуть и откладывать... Ты понял? Я на последнем издыхании, я устал и разбит вдребезги...