The Kids Aren't Alright (СИ)

— Жан… Бауэрс… — у Али начиналась истерика, дышать было всё тяжелее, мысли путались, — он избил Жана, сломал ему нос… бросил около моей машины… облепил моими фото… легче сдохнуть, чем жить с этим!

— Тише, Али, — прижала её к себе Рейч. Она не знала, как, каким вообще образом можно было поддержать человека, оказавшегося в подобной ситуации. На помощь ей пришла трель телефона. Увидев, что звонок исходит от Натали Фёрн, она передала трубку жене. С каждым словом, сказанным Нат, глаза Али расширялись и наливались слезами. Выслушав Натали, но ничего не сказав ей в ответ, Али положила трубку.

— Они записали это на видео, — одними губами произнесла она, после чего встала, медленно пошла в ванную и закрылась там изнутри. Ей не хотелось видеть никого, даже Рейчел. «Это просто дурной сон», — хотя Али знала, что это чёртова суровая реальность, желание крепко-крепко закрыть глаза, а потом открыть их и осознать, что ты лежишь в мягкой постели, а часы показывают шесть утра, никуда не делось…

*

Следующие три недели были адом для всей школы в целом и для Алексис в частности. Из-за видео разразился скандал небывалых для Леви масштабов, для его освещения прибыли телевизионщики из самого Монреаля. Бауэрс, Пети, Лейтон и Готье, мечтавшие стать героями и прославиться, прославились в обратную сторону — несмотря на несовершеннолетие, их арестовали, а залог потребовали такого размера, что заплатить его смогли лишь родители Софи и Клэя. Конечно, такому активному ходу дела поспособствовало и то, что отец Жана работал в местном суде помощником прокурора. Глупые хулиганы этого не предугадали.

Очень много вопросов возникло к самой Али. Её допрашивали полицейские, с ней беседовали адвокаты, прокурор и директор школы, а журналисты так желали взять у неё интервью, что по всему городу её сопровождала Рейч, всегда готовая врезать кому-нибудь тростью. Бульварным писакам пришлось пускать в ход свою грязную фантазию, с помощью которой они выставили Алексис чуть ли ни роковой женщиной и соблазнительницей подростков. Происходящее очень сильно травмировало Али — с каждой желтушной статейкой она всё больше ненавидела саму себя, а её чувство вины росло в геометрической прогрессии. От кромешной темноты депрессии или невроза её спасало лишь то, что чета Сава, к удивлению и радости Алексис, не имели к ней претензий. Они понимали, что школьный психолог — жертва, причём не меньшая, чем сам Жан. Али и Рейчел часто встречались с Милен и Луи, обсуждали весь творящийся хаос. На этих «собраниях» присутствовал и Жан. Правда, он чаще молчал, начиная активно протестовать лишь тогда, когда родители заговаривали о домашнем обучении, но глаз с миссис Блум паренёк не сводил — старался запомнить каждую её черту, жест, микроэмоцию, а потом шёл в свою комнату и рисовал прекрасные картины. С альбома формата А4 он перешёл на листы А3, ведь на них можно было сделать заметным каждый штрих. Рисунки он не показывал никому, давал им высохнуть и складывал под кровать. За время больничного их накопилось более пятнадцати, причём каждый красивее и искуснее предыдущего. Жан мечтал показать их предмету своего воздыхания, своему главному вдохновителю, но не мог. Он боялся, что миссис Блум, его милая, красивая, добрая и сострадательная миссис Блум, к которой он не испытывал никакого плотского влечения, потому что считал её слишком чистой для этого, увидит картины и «заразится» мрачностью и безысходностью, верными спутниками Жана. Но показать их ей он был обязан, и решился-таки это сделать, но только после одного важного дела. Дела, изменившего судьбу Алексис Блум, которая считала, что ничего страшнее нападения с Жаном уже не случится…

*

Жан вернулся в школу в назначенный день, ровно через месяц после инцидента. Одетый в белую рубашку и белые джинсы, он шёл по коридору гордо, потому что его грела мысль о том, что он всё делает правильно. Он был уверен в себе и своём решении. Наконец-то, в первый и последний раз в жизни. Ребята, будто чувствуя его настрой (хотя, возможно, они просто воспринимали его, как местную знаменитость), с интересом глядели на него. Никто не тыкал в Сава пальцем, не насмехался, не пытался подставить ему подножку. Жан улыбался, стараясь не дать душащим его слезам вырваться наружу. Он не знал, от чего хочет плакать: то ли от облегчения, то ли от того, что его воспринимают как ровню, то ли от осознания, что больше не увидит закаты, которые он любил не меньше, чем Алексис Блум.

Он спокойно отсидел алгебру, не переставая удивляться тому, что в него никто не кидает ручками и не плюётся жёваной бумагой. После урока впервые вышел из класса не последним и даже перекинулся парой слов с Ноа, а потом поднялся на этаж выше и встал перед кабинетом психологов.