The Nocturnal Ones

Луна передернула плечами, резко вскидывая голову, снова просыпаясь. Она не заметила даже, как опять задремала, окунувшись в сон. Из объятий пламени – в холодный ледяной сон, в котором она сидела на заметенных снегом руинах, у разрушенного чужого храма, задавая в пустоту вопросы, как в бреду; как будто пытаясь найти на них ответ, которого нет; смотря в сумеречное небо, на далекое ночное светило, и спрашивая в давящую, молчаливую тишину: почему?..

Стремясь отвлечься от настойчивых картин сна, Луна пыталась думать о чём угодно другом, но странная дремота словно продолжалась. Всадница всё так же чувствовала себя так, будто она сидит на пепелище огромного костра, задавая вопросы тишине и темноте.

Спрашивая… саму себя. То своё я, что оставалось за трескающейся стеной.

Луна смотрела за окна комнаты, рассматривая еле видный из-за дождя город внизу, возникающий и пропадающий во вспышках грозы. Город до неприятного напоминал ей о родной столице, за показной красотой зданий которой прятался совсем другой мир. Мысль об этом была отрезвляющим ведром холодной воды в лицо. Оглядываясь на тот мир, в котором Луна провела практически половину своей жизни, она могла лишь криво усмехаться, приветствуя эти мысли.

Теперь, будучи уже другим человеком – по крайней мере, официально – она смотрела на этот мир со стороны, а не изнутри – как когда-то. Настоящее нутро города – оно как нутро человека: это во всех смыслах нелицеприятная картина.

Где-то рядом была иная жизнь, и там просто радовались солнечному свету. Радовались маленькому счастью, печалились маленькому горю и просто жили, чтобы жить. Там не замечали или предпочитали не замечать, что происходит за соседним углом, в соседнем переулке. Там боялись таких, как она – лишенных всего – ведь в любой момент они могли прийти и лишить всего уже их самих. Виновных или невинных; из мести, за долги; за то, что перешел по незнанию или случайно кому-то дорогу; или просто ради удовольствия.

Но дай всем этим «добропорядочным» власть решать – они бы, никогда не убивавшие сами, пожелали бы смерти ей и таким, как она. Потому что для них это были монстры, и отчасти это было правдой. Только вот все забывали, что именно превратило их в монстров…

Такие мысли никогда не приводили ни к чему хорошему, кроме ярости, что накапливалась изнутри, а потом выплескивалась на первого, кто попадался под руку, и потому жестко пресекались. Но сейчас Луна не могла – или не хотела – их останавливать, и этот поток просто тек, упущенный из рук, как текла вода по стеклам, пока холодные фиолетовые глаза смотрели на вычерчиваемые каплями узоры.

…в какой-то момент жизни она поймала себя, что её ведет только жажда крови и охотничий азарт. Ни о какой справедливости не могло идти и речи. Она и её подчиненные делали всё то, за что маленькая Люция ненавидела когда-то мир – и их никто не мог остановить. В конце концов, она жила просто чтобы жить. Годы шли, крови на руках лишь прибавлялось, и это было нормой жизни. Немногое требовалось, чтобы убивать: желание выжить или жажда наживы, необходимость или личные мотивы. Она превратилась в того, кого в детстве боялась – в одного из тех, кто лишил её нормального будущего.