The Nocturnal Ones

Ей нравилось жить, нравилось убивать; быть живым кошмаром в хрупком теле человека, как будто всё так же продолжая мстить миру уже неизвестно за что. Миру, которому было всё равно до одного-единственного человека, что остался один на один с ним – и выжил.

Как-то раз, стоя посреди чужого дома и держа в руках отрезанную голову очередной цели – «добропорядочного» жителя, пытавшегося свести концы с концами, в итоге вляпавшегося в дела, из которых живым не выпускают, она заметила в углу комнаты зажавшегося в угол малыша лет пяти-семи. Ребенка, полными ужаса глазами смотрящего на обезглавленный труп отца. Точно так же, как когда-то смотрела так же она сама.

Может, он даже её запомнил.

Луна выдохнула и поднялась с кровати, оставив одеяло, в которое куталась. Ни о каком стеснении не могло идти речи: Сталкеру было, похоже, всё равно, а сама Луна равнодушно относилась к таким мелочам. Да и мысли обоих сейчас были далеко за пределами этих стен, где-то в мире, боящемся чудовищ, которых он сам же и взрастил.

Ощущение, как будто она одна в этой комнате. Как будто этой комнаты нет, есть лишь темнота вокруг, расцвечиваемая вспышками грозы, и она сама. Луна. Люция. Кто?.. Луна никогда по-настоящему не отказывалась от прошлого. Но она приняла и часть настоящего – и уже далеко не на словах.

Вот только было ли это целиком её собственным выбором?

Отсюда, из окон этой комнатушки, открывался вид на собор Лирасса. Чужая вера – в некоего Всевышнего. Чужая религия, бесконечно далекая, но в которую верит куда больше душ, чем в Селемене когда-либо, которую разделяют многие люди; вера в бога, несущего свет; бога, так часто ассоциирующегося с солнцем, как Селемене – с луной. Сейчас собор едва виднелся из-за завесы дождя, а порой и вовсе пропадал из-за ослепительных вспышек молний.

Он был до неприятного похож на тот храм, что она видела во сне. Будто она до сих пор там, а всё вокруг – иллюзия, морок, затягивающий в глубину чёрный омут. Сталкер по-прежнему не шевелился, будто даже и не дышал, отчего ещё больше казался статуей, сливающейся с общим фоном, заставляя сомневаться в реальности происходящего.

Наверное, Луна должна была быть благодарна Селемене за «второй шанс», которым без оглядки воспользовалась. Это был формальный отказ от кровавого прошлого – просто чтобы выжить, а дальше уж как пойдет: она не загадывала на будущее. Придя в культ, она не испытывала ни малейшего уважения к религии и к вере в Селемене. Она была человеком без имени, получившим новое имя – как новую личность, возможность начать жизнь с нуля. Но всё вокруг напоминало ей о прошлом; о звере, загнанном внутрь. И Люция… Луна восприняла это как просто игру в «своего». Религия казалась лишь игрушкой; всё было так смешно и несерьезно, напоминало игру в слепо верящих фанатиков, готовых умереть по сумасшедшему приказу верховной жрицы…

Тем не менее, не прошло и месяца, как Луна по собственной воле поверила Селемене. Не «в Неё», нет. «Ей». И была этим, впрочем, более чем довольна. Да, ей приходилось мириться и с откровенными фанатиками, и с невыносимыми людьми в культе. Но здесь были и вполне адекватные люди – вроде той же Веги или просто искренне верующих девчушек вроде Хельги.

Впрочем, даже они ей не стали в полной мере «своими».

Своим стал только Сталкер, который, хоть неосознанно, но подтолкнул её к решению просто своей собственной верой в Селемене. В каком-то смысле он был родственной душой; он, столь чужой на первый взгляд, но всё равно – свой. Монстр был невероятно старше Луны, он был чужой расы, и они столкнулись в схватке, которая могла оказаться последней для обоих. Они могли бы друг друга убить уже несколько раз, но не делали этого. Так или иначе, друг для друга они оказались «своими», а «своих» не принято убивать, даже если никто и ничто не мешает.