The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Миф был создан благодаря такому сплаву: собственная версия Сильвии о себе и своей ситуации, и о ситуации после разрыва. Это было продиктовано ее параноидальным комплексом (или что с ней было не так), который с годами понемногу разрастался. К концу ее замечания о других людях мало отличались от лжи, были призваны вызвать максимальную симпатию к ней и одобрение. ПЛЮС постоянное отношение ее матери. Бесконечно поддерживая то, что, как она знала, было болезненным искусством, на протяжении жизни Сильвии, она продолжила это делать и после смерти дочери: Сильвию должны были видеть только «с наилучшей стороны». Это сентиментальное лицемерие, простительное для матери, всячески поддерживал Тед Хьюз, разве только молча он очень жалел миссис Плат из-за ударов, которые она принимала на себя после издания «Под стеклянным колпаком» и некоторых стихотворений. Я уверена: если бы миссис Плат не сказала после смерти Сильвии: «Она страдала от психического расстройства, но была прекрасным человеком и я ее любила», миф никогда не родился бы. К несчастью, миссис Плат стеснялась психического расстройства – например, никогда так и не прояснилось, насколько больна была Сильвия во время своего первого нервного срыва…

Потом начали появляться яркие мемуары – Эла Альвареса, Элизабет Комптон (сейчас – Зигмунд), и особенно – Клариссы Роше. Что в них всех было общего – пренебрежение дружбой с Плат. (Хотя она действительно интересовалась Альваресом, они встречались всего раз шесть). Поскольку никто из друзей Плат не разговаривал с потоком журналистов, будущих биографов и т.д. и т.д., эти трое, особенно – дамы, оставили поле битвы за собой, от биографии Батчер до нынешней. Роше и Зигмунд теперь по-царски высказывались о Плат как ее большие друзья….

Биография Стивенсон – безусловно, первая биография, заслуживающая этого звания. Линда Вагнер-Мартин значительно усовершенствовала свою книгу, хотя сделала ее намного тоньше, когда я потребовала обосновать невероятный…вздор, который она писала в более ранних версиях. Поскольку она в конце концов издала книгу, когда я еще ждала «окончательный вариант», в ее книгу добавлены новые отрывки, а также – остались тени более ранней бессмыслицы…

Чего, на удивление, не хватало – так это какого-либо человеческого чувства людей, которые знали о трагедии смерти Сильвии из первых уст как о части их собственной жизни – Аурелии, Теда и их детей. Это полностью изменило всё мое отношение к людям. Невероятно интересный опыт, последовательный, но, в итоге, ужасающий и непростительный».

 

Если меня удивила длина и страстность письма Олвин, тот факт, что написала мне она, а не Хьюз, меня вовсе не удивил. Конечно, я об этом думала. Уже много лет, пока Тед Хьюз пытался убежать от преследовавших его создателей нарратива, его сестра делала ровно противоположное. В качестве литературного распорядителя наследия Плат (эту должность она заняла в середине шестидесятых и покинула в 1991 году) Олвин общалась со всеми, кто хотел написать о Плат, представая кем-то вроде Сфинкса или Турандот, пред очами которой должны являться разные претенденты, неизменно терпящие фиаско. Кроме того, она славится своим письмами издателям и комментариями, которые регулярно давала журналистам после выхода новых изданий о Плат и Хьюзе: это тоже было проявлением ее странной свирепости и дискурсивности. Две ее роли образовали странную пару: Сфинксы и Турандот обычно не пишут письма редакторам и не разговаривают с журналистами. Они удерживают, запрещают, уничтожают, но не предлагают добровольную помощь. Через три с половиной года после знакомства с Олвин – встреч, телефонных разговоров и переписки – не могу сказать, что знаю ее намного лучше, чем тогда, когда она написала мне впервые. Но я никогда не замечала в ней ни следа эгоизма, нарциссизма и амбиций, обычно характеризующих человека, который рад получить сообщение от журналиста в надежде, что тот совершит невозможное и добьется контроля над нарративом. Кажется, единственный мотив Олвин – инстинкт защиты интересов младшего брата и отстаивание чести семьи, и она преследует эту цель с безрассудной самоотверженностью. Ее кипучая деятельность заставляет вспомнить о матери-перепелке, бесстрашно летающей над мордой хищника, чтобы отвлечь его от цыплят, суетящихся в поисках безопасного укрытия. Журналист, когти которого смыкаются вокруг ее горла, не может не умилиться горячей преданности и любви женщины, и не может не удивляться эмоциям мужчины, ради которого она жертвует собой, пока он наблюдает из своего укрытия.

V