The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Официант начал убирать посуду со стола, Олвин полезла в сумочку и протянула мне лист бумаги. Это было письмо мне, которое она упомянула, датированное предыдущим днем: она решила вручить его мне лично, а не отправлять по почте. Большую часть составляли три абзаца, написанные родственниками трех знаменитых мертвых писателей – Вирджинии Вулф, Джона Мидлтона Мэрри и Сильвии Плат, выражающие гнев и горечь в адрес биографов и/или критиков. Родственниками были Квентин Белл, писавший Олвин, Кэтрин Мидлтон Мэрри (дочь Дж. М. М.), написавшая письмо в «Independent», и Тед Хьюз, писавший Жаклин Роуз. Абзац Хьюза меня заинтересовал больше всего. Вот что он написал:

«Критики взяли за правило говорить о мертвых всё, что им вздумается. Это абсолютная власть, и связанное с нею разращение очень часто является атрофией морального воображения. Они переходят к живым, потому что больше не чувствуют разницы между живыми и мертвыми. Распространяют на живых это право говорить всё, что им заблагорассудится, копаться в их душе и изобретать их заново такими, какими они им приятны. Они стоят перед классом и показывают это представление как достойные подражания нормальные действия, это – абсолютная нечувствительность к другим живым существам. Ученики видят эту развязную власть, очарованы ею и пытаются превзойти учителей. Для человека развращение такого рода – истинное развращение».

 

- Выдающееся произведение, - сказала я и положила письмо в сумочку. Потом, присоединившись к толпе нищих, клянчащих крохи с барского стола, добавила:

- Могу я это процитировать?

- Спрошу у Теда, - равнодушно ответила Олвин.

Она снова закурила, и я решилась задать вопрос, на который, как я чувствовала, уже знала ответ. – Каково это – быть знакомой с Сильвией?

Она на мгновение замешкалась, а потом ответила:

- У нас не было отношений, свойственных девушкам. Она была слишком поглощена Тедом и не интересовалась мною.

- Вы чувствовали, что она встала между вами и вашим братом?

- Чушь, - ответила Олвин. – Сектантская чепуха. В то время я была слишком занята своей жизнью.

Если все наши отношения основываются на воображении столь же, сколь и на реальности, волею обстоятельств отношения Олвин с Плат были более сдержанными, чем бывает обычно. Поскольку Олвин жила и работала в Париже шесть лет, пока существовал брак Плат и Хьюза (два года они провели в Америке, и четыре – в Англии), они с Плат, как утверждалось, встречались всего пять-шесть раз. Фактически можно было бы сказать, что «настоящие» отношения с Плат начались у Олвин только после смерти Плат, когда Олвин бросила работу в Париже и переехала в Корт-Грин к Хьюзу, чтобы помогать ему заботиться о детях, оставшихся без матери. При жизни Плат Олвин, очевидно, думала о ней – когда вообще о ней думала – как о женщине, которую ей не хотелось бы видеть женой брата. Доказательства такой трактовки мыслей Олвин можно увидеть в трех эпизодах, о которых рассказывается в «Горькой славе». Каждый их них демонстрирует что-то неприятное, происходившее между золовками, и Олвин пересказала их все Энн Стивенсон в качестве иллюстрации изъянов характера Плат. В каждом из трех случаев читатель знает, что это – версия только одной из сторон конфликта, и, как и в мемуарах Дидо Мэрвин, его очаровывает вера рассказчицы в свою силу убеждения. Рассказывать плохое о других людях – одна из наиболее сложных и деликатных риторических операций: нужно быть убедительным, сформировать у читателя впечатление, что Х – плохой человек, а сам автор – объективен и беспристрастен, всё это требует огромного мастерства. Нельзя просто выпалить, как выпалили Дидо и Олвин: «Какая Х ужасная». Всё это лишь увеличит симпатию читателя к Х.

Самый неприятный из неприятных эпизодов, о котором рассказывается в «Горькой славе», произошел в Йоркшире, в доме родителей Теда и Олвин, на рождественских каникулах 1960 года:

«Насколько помнит Олвин (пишет Энн Стивенсон), всё началось с замечания, которое она сделала в ответ на какой-то довольно «злобный» комментарий Сильвии о поведении кого-то, кого Сильвия знала, а Олвин – нет. Олвин сказала: «Слушай, ты настроена ужасно критично, нет?» - на сей раз игнорируя неписаное правило, что Сильвию нельзя критиковать каким бы то ни было образом. Реакция последовала незамедлительно. Сильвия блеснула осуждающим взглядом, наполовину в ужасе, наполовину – разъярена, и потащила Теда в комнату, шепотом сообщив ему замечание Олвин. Олвин вышла из себя и спросила Сильвию, почему бы ей не вести себя более сдержанно, почему она такая грубая, почему она так часто не думает об окружающих. На эти вопросы Сильвия не ответила, но продолжала смотреть пугающим взглядом. Олвин, тут же пожалевшая о том, что произнесла хоть слово, насколько она помнит, подумала: «Почему она ничего не ответила?».